В комнату вошел муж и тихо сел рядом, наблюдая за женой.

– Наверное, надо дать ей имя? – словно саму себя спросила Мария. Она не перевела взгляд на мужа, а продолжала смотреть на ребенка и свою руку, легко сжимающую маленькие пальчики. – Я хочу назвать ее Виктория, как звали мою нонну.

Джузеппе встал и поцеловал жену в опущенную голову, чувствуя на лице прикосновение ее волос.

Еще несколько дней – и все вроде бы пошло как прежде. Мария вернулась к работе и стала брать с собой дочь, которая между беспокойными короткими снами много плакала. Мать укладывала ребенка в яслях, и тогда девочка, согретая жаром, исходящим от животных, ненадолго успокаивалась. И было что-то непередаваемое в тишине зимнего ангара, которая нарушалась движением больших коров, сухим шелестом и влажным хрустом травы, которую они тянули и жевали, стуком молока о ведро. Виктория сонно наблюдала за всем.

Между тем Джузеппе замечал перемены, произошедшие в его жене. Она вела себя не так, как после рождения их сына: почти каждый вечер она лежала на кровати, отвернувшись, поджав ноги, и молчала. А он, отгоняя усталость и беспокойство, пытался говорить с ней, носился с пеленками, стирал и вешал их сушить. Мария утром снимала их уже полусухими и перестирывала, с усердством и через боли, которые не отпускали, с удрученным видом она переделывала сделанное.

Время повернулось к весне, и Джузеппе больше не мог проводить так много времени дома – начались полевые работы, к некоторому его облегчению, так как в последнее время он жил в смутном раздражении на жену, которое сам не мог понять.

Мария перед сном или ночью, разбуженная криками дочери, ходила по комнате с ней на руках, как будто не замечая, как сильно раскачивает младенца. К лету тоненькая и слабая Виктория переросла в пухленькую, но все же, как считала мать, чрезмерно капризную малышку.

Как-то днем мать с сыном сидели вдвоем в комнате. Брат держал на руках сестру. Та спала. Ее голова лежала у него на согнутой руке, другой он старательно ее придерживал, качая на коленях. Его мальчишеское лицо улыбалось и выражало непритворное обожание. Он смотрел то на мать, то на Викторию. Мария в этот момент глядела только на сына. Она сказала с нежностью:

– Когда ты родился, твои глазки были не светло-карие, как сейчас, а темные, почти черные. И на ушках у тебя был темный пушок. – Она улыбнулась, а Массимо широко открыл глаза, выражая свое удивление. – Да, это было так странно, – продолжала она. – Но через несколько дней ушки стали гладкие, а глазки ясные. Ты был такой чудесный младенец! Спал, словно ангел, в кроватке. Иногда так долго и тихо, что я подходила, чтобы проверить: живой ли ты? Прислушивалась, как ты дышишь, – Мария помолчала, задумавшись.

– Но твоя сестра решила выплакать слезы за двоих. Или просто хочет извести свою мать… – Мария горько усмехнулась, а Массимо заулыбался, думая, что это шутка.

Насколько ранними могут быть первые детские воспоминания и с какого момента начинает формироваться память? Некоторые утверждают, что точно помнят себя в коляске на прогулке или делятся первым страхом, который испытали в пустой комнате без взрослых. Но часто эти истории придуманы искусственно, слеплены по мере проживания, украшены для ощущения реальности деталями, которые были заимствованы из рассказов и воспоминаний семьи и близких.

Другая ловушка памяти – ускользающее по мере взросления эмоциональное переживание. И все же есть два общих состояния, которые смутно испытываешь, пролистывая как попало обрывки немого кино прошедших дней. Травмирующий опыт разъедает внутренней тревогой, а память о счастливых моментах лечит спокойствием.