– Не бери в голову, – успокоил приятеля Рыбкин. – В крайнем случае вернусь опять к Гороху. Он тоже холост до конца недели. Есть хоть какая информация?

– Все странно, – признался Кашин. – Красного Пежо с таким номером нет. Похоже, фальшак. Или ты что-то перепутал. Саши Морозовой – нет. В парикмахерской, кстати, тоже. Была девчонка, имя тоже было, и сплыла. Ни договоров, ни заявления. Беда с этими ИП, приятель. Рассеиваются как дым. Ничего нет, Рыбкин. Как и не было. Так что… подумываю, как попасть в ту квартиру. Последняя зацепка. И, кажется, есть варианты.

– Ты там без… фанатизма, – попросил Рыбкин.

– Не так страшны органы, как их урчание в животе, – засмеялся Кашин и нажал отбой.

…

– Как она? – спросил Горохов.

– Кто она? – переспросил Рыбкин, хотя сразу понял, о ком идет речь.

– Ну как же? – надул губы Горохов. – Девчонка. Помнишь, я тебе говорил? Ну, в парикмахерской. Которая меня сразу своим обликом пришпилила. Чем-то невыразимым…

– Думаешь, такая тоже взяла бы твою фамилию? – спросил Рыбкин.

– Хрен ее знает… – задумался Горохов. – Вряд ли, конечно. Я уже свою фамилию отдал, другой нет. Нечего отдавать. А если серьезно, то, думаю, что нет. Она бы и не заметила меня. Она же как эхо.

– Эхо? – не понял Рыбкин.

– Ну… – подмигнул Рыбкину Горохов и махнул рукой куда-то в сторону Селигера. – Как в горах. Отзывается. Надо только крикнуть. А мне нечем. Увы.

– Каждому отзывается? – спросил Рыбкин.

– Не эхо, – уточнил Горохов. – Как эхо. Не каждому. Может быть, никому.

– Никому… – повторил Рыбкин.

– А вот и Вася! – заорал Горохов.

…

Вася пришел с севера. По колючей стерне, но почему-то босым. Высокие ботинки, стянутые шнурками, болтались у него на плече. В правой руке у него чернел гитарный чехол. Кофр. Как у Бандераса в «Десперадо». Только волосы у него оказались не черными, а седыми. И лицо было изборождено морщинами. И в чехле вместо оружия лежала гитара. Обычная. Не так, чтобы барахло, вполне приличная, но не из тех, с которых сдувают пылинки. Джанго. Поцарапанная и побитая, но живая. И даже гриф был протерт лимонным маслом, соответствующий запах он во всяком случае издавал. Вася хмуро окинул взглядом и Горохова, и Рыбкина, уселся на стул, а они успели переместиться в беседку, и положил пальцы на струны.

– Простите, – спросил Рыбкин. – Мы раньше встречались с вами?

Вася, который не удостоил ни Горохова, ни Рыбкина рукопожатием, а лишь ограничился двумя кивками, пожал плечами.

– Странное ощущение, – пробормотал Рыбкин. – Как будто я вас где-то видел. Причем недавно.

– Ты не понимаешь! – торжественно прошептал Горохов. – Это же Вася!

– Стиляга из Москвы? – спросил Рыбкин.

– Кстати, – Горохов прокашлялся. – Вот Рыбкин тоже баловался блюзом. Но уже несколько лет не берет в руки гитару. Забыл, наверное, уже все. Хотя, некоторые говорят, что это как ездить на велосипеде. Разучиться невозможно. Я его уговариваю…

Вася был похож на американского актера Ника Нолти в его седые, но еще не древние годы, и одновременно на странного рокера Константина Ступина, на чьих роликах Рыбкин иногда зависал в ютубе, поскольку не мог понять сути хтонической первородности, прущей из его музыки. Но сходством все и ограничивалось. Вася был другим. Он просто сидел, проворачивая на безымянном пальце левой руки прозрачный слайдер, и как будто ждал чего-то.

– Елки-палки, – спохватился Горохов. – Как же это я? Сейчас-сейчас…

Борька сорвал пробку с бутылки и налил в стакан виски. Налил щедро. В края. Васька кивнул. Взял стакан. Опрокинул его в рот, зубы в котором видали и лучшие времена. Подхватил с тарелки стрелку лука, бросил на кусок бородинского ломоть ветчины, зажевал все это и, еще продолжая гонять по рту пищу, закрыл глаза. Закрыл глаза и ударил по струнам. Нет. Коснулся их.