Он обернулся, пытаясь рассмотреть остальных мастеров, мало ли, может, Борька говорил о ком-то другом, но никого больше не увидел.

Никого больше не было.

Нет, все кресла были заняты. За каждым кто-то работал. Но их не было. Была только она.

Рыбкин даже тряхнул головой.

Нет, была только она.

Потом он ее еще рассмотрит.

Вблизи и издали.

В упор и под разными углами.

В общем и в немыслимых подробностях.

Узнает ее вкус, запах, скорость, траекторию и даже рисунок ее посадочных огней, как обязательно пошутил бы Борька, который в юности пытался поступить в Егорьевское училище вертолетчиков, чтобы не идти в армию.

Но тогда он смотрел только на ее лицо, хотя ощущением живой, невозможно живой плоти дышала каждая линия ее тела даже сквозь шелк униформы. Глаза у нового мастера были распахнуты неприлично широко. Так широко, что не только позволяли ей смотреть на Рыбкина, но и позволяли кое-что видеть в ее глазах. Или опять же создавали такое впечатление. Сашка была именно такой, какой и должна была быть, чтобы зацепить Рыбкина. И она зацепила его. Если кто-то на небесах увлекался рыбалкой, наживку он насадил на крючок безошибочную.

– Вы записывались? – спросила она у Рыбкина, и он понял, что и ее голос тоже именно тот.

– Александра Морозова? – прочитал Рыбкин имя на бейджике.

– Приятно общаться с грамотным человеком, – улыбнулась она. – Я так поняла, что не записывались? Присаживайтесь. У меня здесь пока что немного постоянных клиентов.

Рыбкин сел. Кажется, вечность назад он собирался вежливо усмехнуться и отправиться в другую парикмахерскую, к привычному мастеру, но теперь сел.

– Хорошая фамилия, – отметил Рыбкин.

– А у вас какая? – спросила Сашка, осторожно захлестывая горло клиенту липкой лентой.

– Самая обычная, – с грустью вздохнул он. – Рыбкин.

– Тоже ничего, – накинула она на него легкую ткань и ловко отогнула бумажный манжет. – Веселенькая. Как будем стричь?

Рыбкин сломался именно в этот момент. Он вспоминал потом, когда случилось то, что случилось, потому как все, что с ним стало после, оказалось непохожим на то, что было до. И причиной стали не слова. Слова могли быть любыми. Просто Сашка вдруг склонилась над его плечом, почти прижалась к его уху щекой. Да, что там. Прижалась. Так, словно хотела увидеть отражение в зеркале его глазами. Прижалась и в самом деле выкрашенным в немыслимый цвет локоном на виске.

– Как будем стричь? – спросила, сузила взгляд, в то время как ее рука ерошила Рыбкинскую шевелюру. Он замер.

– Я жду.

Он не мог произнести ни слова. Не мог шелохнуться. Потом Рыбкин подумал, что мог бы вот так сидеть вечно, но не только потому, что за вроде бы фамильярным жестом последовало мягкое прикосновение, а потому что в зеркале повторилась старая фотография, на которой молодая смеющаяся Оля Клинская, которая категорически отказалась менять фамилию на Рыбкину, точно так же замерла у него над плечом. Только на фотографии она не ерошила молодому Рыбкину волосы, а обнимала его за шею. Точнее, опиралась на его плечо и обнимала. Всякий раз, когда Рыбкин пытался понять, почему у него не сложилось с Ольгой, куда делось все то, что когда-то одаривало его крыльями, он спотыкался об эту фотографию. Если бы они умерли тогда, сразу после той фотографии, они были бы самой счастливой парой. Да. Юлька тогда уже была. Не Рыбкина, Клинская, как решила Ольга. Все равно фамилию поменяет, отмела возражения мужа. И назвала по-своему. Он-то как раз хотел назвать дочь Александрой.

– Подравняйте, – наконец разжал губы Рыбкин. – Снимите чуть-чуть. Так, чтобы я снова смог к вам прийти. Скоро прийти. Вам ведь нужны постоянные клиенты на новом месте? Люди должны помогать друг другу…