– Высокая, толстая, блондинка, глупая и… – стал загибать пальцы Рыбкин.

– И добрая, – вдруг добавил Борька. – Да. И добрая. Полная противоположность. Только не высокая, а обычная. Не толстая, а обычная. И на дуру не похожа. И не блондинка, а что-то неопределенное. Крашеная. Да, виски другого цвета. Цветная такая. Как актриса из этого дурацкого фильма, где память стирали… Как его? Кашин бы твой сразу вспомнил…

– Борька, – остановил приятеля Рыбкин. – Из хорошего фильма. Но это неважно. Хватит фильмов. Чего ты хочешь?

– Она тебя задушит, – сказал Борька. – Тебе нужна добрая. И я ее нашел. А?

– Кто меня задушит? – не понял Рыбкин.

– Ольга Сергеевна, – пожал плечами Борька. – Твоя благоверная.

– Задушит? – удивился Рыбкин.

– Именно так, – кивнул Борька. – Думаешь, петлю накинет и рот камнями забьет? Нет, дорогой. Просто лишит воздуха.

– Это еще как? – заинтересовался Рыбкин.

– Да легко, – хмыкнул Борька. – Потому что ты не можешь без воздуха. А женщина и есть воздух. Батарейка. А если ее нет, то нет воздуха. И батарейки нет.

– Борька, – погрозил ему пальцем Рыбкин. – Шел бы ты… на порночат. У меня все в порядке.

– А чего ж тогда не дышишь-то? – прищурился Борька. – Думаешь, я не вижу? Давно хотел сказать, да все как-то. Ты ж уже лет десять на берегу жабрами хлопаешь.

– Ты выпил, что ли? – не понял Рыбкин.

– Да, опрокинул наперсточек, – постучал по грудному карману Борька. – Ну, или фляжечку. Для храбрости. Я к тебе по-дружески, Рыбкин. Хотя, мы ж вроде приятели? Друзей-то у тебя нет?

– Есть, – сказал Рыбкин. – Вовка Кашин… Дочь…

– Вот, – скривился Борька. – Вовка Кашин. Дочь. А что Ольгу-то не назвал? Я бы с Нинки начал отсчет. Хотя, друзей тоже не так уж. Я не договорил про парикмахершу. Я ж глаз от нее не мог оторвать.

– Что в ней особенного? – спросил Рыбкин.

– Не знаю, – задумался Борька. – В ней все особенное. Знаешь, почему я очнулся и ушел оттуда? Отплывать стал. От берега, на котором Нинка, хотя – что там. Она в соседнем зале сидела. Там счастье, Рыбкин. На том берегу, к которому я не поплыл, – счастье. Спасательный круг. Может быть, для тебя. Черт!

Борька снова ожесточенно стал тереть глаз.

– Хочешь, я тебе плюну? – спросил Рыбкин.

– Не стоит, – отмахнулся Борька. – Я уж лучше в аптеку… Только ты имей в виду. Она как жар-птица. Сегодня есть, а завтра нет.

…

Ты сентиментален, – укорял себя Рыбкин, когда через неделю все-таки отправился посмотреть на нового мастера, благо и время пришло привести в порядок голову. Тем более что та же Виктория Юрьевна и об этом не забывала напоминать начальнику – «Неприлично, господин директор, иметь такую шевелюру, когда все ваши ровесники на голову или лысенькие уже, или реденькие». Борька, как в душе считал Рыбкин, несмотря на вечно растрепанную прическу, был на голову «реденький», но тут он угадал.

Хотя и это Рыбкин понял не сразу.

Девушка стояла спиной, говорила с кем-то по телефону, и Рыбкин, который почему-то все еще ждал похожести на собственную жену, замер на пороге мужского зала с таким лицом, словно и в самом деле обнаружил Ольгу Сергеевну Клинскую за столь непрезентабельным занятием.

И тут она обернулась.

И тут Сашка обернулась.

Имя появилось потом, когда Рыбкин узнал, что ее зовут Саша или, как она сама попросила ее называть – Сашка, но вспоминал он этот момент уже с ее именем.

Она ничем не напоминала Ольгу.

И в ней не было ничего особенного.

То есть, вообще ничего.

Абсолютно.

Рыбкин даже вспомнил очередные воздыхания Антона – его водителя, который любил «поговорить за баб» и время от времени начинал заливаться славословием в адрес той или иной новой знакомой, величая ее в превосходных тонах, бормоча то об умопомрачительной фигуре, то о каком-то особенном запахе, об удивительном голосе, об еще каких-то достоинствах, пока Рыбкин однажды не выдержал, не сел в лифт и не доехал до двенадцатого этажа высотки, где в буфете образовалась «вторая Эммануэль Беар в ее лучшие годы», или даже первая, потому как оригиналу до этой красавицы семь верст и все равно не доберешься. Буфетчица оказалась обычной полноватой девицей в замасленном фартуке с глазами, перегруженными косметикой, и отзвуками вчерашней тоски и во взгляде, и в выхлопе. Она курила и сплевывала в пустое ведерко из-под майонеза. Эммануэль Беар могла спать спокойно. Рыбкин купил что-то, вернулся к лифту и подумал, что это просто другая вселенная, и нечего в нее влетать даже в виде случайной кометы. Главное, что Антону в ней хорошо. Так и эта парикмахерша. Может быть, Борька вовсе и не ее имел в виду?