Мама решила пойти в город – разузнать, можно ли уже возвращаться в дома. Утро стояло погожее, и Вера напросилась идти с ней.

Вдоль дороги стояли пушки. Слышалась резкая, шипящая, чужая речь. Солдаты в немецкой форме шныряли туда-сюда: один нёс за горло двух кур, другие тащили ящики для патронов, третьи, распахивая калитки наотмашь, входили во дворы.

Вера прижалась к маме и думала только о том, как бы поскорее оказаться дома. Тогда бы она её уговорила: пусть та сама сходит за дедом и братом. Уж больно непривычно и страшно было идти по городу, занятому немцами. Чериков был по-прежнему родным, но одновременно стал и чужим.

Может быть, мама думала о том же? Она, словно тень, проскользнула в отпёртую калитку и направилась к дому. Но, открыв дверь, резко остановилась. Вера уткнулась в её влажную от сырости юбку. Дома топилась печь. А возле – стоял спиной к ним немец. Рядом с горкой румяных пирогов. Запах выпечки мгновенно пробрался Вере в нос и будто наполнил и согрел её изнутри. Но Вера не отрывала взгляда от плечистой, таившей угрозу, фигуры немца.

Тот сделал несколько широких шагов и скрылся за углом. Мама сразу подлетела к горке пирогов – бесшумно, как по воздуху, и смахнула половину в стоявшую тут же плетёную кошёлку.

Быстро развернулась и глянула на Веру. По этому взгляду девочка поняла, что надо уносить ноги, и помчалась прочь, оглядываясь на спешащую следом маму.

Они побежали через дорогу куда глаза глядели – в картофельное поле. И тут услышали стрельбу.

– Ложись! – крикнула мама, и Вера на бегу нырнула в ботву с белыми и лиловыми цветками на верхушках.

Выстрелы не стихали.

– Мамочка! Ты где? – Вера боялась поднять голову.

– Дочечка, любенькая, – донёсся взволнованный голос, – прижмись к земле, чтобы пуля немецкая нас не захватила. Вон как из автомата строчит!

Вера вслушалась в частые выстрелы, и её затрясло: по ним с мамой стреляли первый раз. Первый раз хотели убить. Но ведь они сами… Нет, не так! Это немцы захватили их дом, город, родину, вынудили их прятаться, жить в лесу. Фашисты заслуживают не только того, чтобы у них пироги своровали!

Вера попыталась продолжить свою мысль, но не смогла: чего заслуживают немцы? Смерти? Если они враги, то да. А все немцы – враги? Все они – фашисты? Хоть она и не была уверена, но мысленно прокричала: «Конечно!» Лучше быть уверенной, чем лежать в растерянности.

Вера верила и не верила самой себе. Зачем одни люди приходят убивать других? Потому что им этого хочется? По приказу? А может, и так и так? Или всё-таки нет?

Вера зажмурилась, чтобы мысли прекратили мелькать в голове. И, кажется, это помогло, хотя и ненадолго. Пролежав в ботве до темноты и совсем проголодавшись, девочка нашла ответ: захватчики должны получить по всей строгости, и накажут их наши солдаты. Слово «накажут» казалось Вере слишком невоенным и мягким, но другого она подобрать не могла.

– Идём, – будто прошелестел мамин голос. От неожиданности Вера вздрогнула.

Они поднялись. Мама, прикрывая подолом юбки кошёлку с пирогами, тянула Веру за руку поперёк картофельных рядов, по дороге, по тропе, ведущей к лесу.

На их пути около зениток три немца жгли костёр. Вера надеялась, что им с мамой удастся пройти незамеченными: солдаты были увлечены весёлой беседой. И тут один повернулся и крикнул:

– Матка, ком хиа! – И сделал рукой подзывающий жест.

Мелкими шажками приближаясь к немцам, Вера и мама дрожали. Женщина прятала пироги за юбкой. Девочка держалась за ручку кошёлки, сжимала её сильнее, ощущая жёсткие, кое-где обломанные и оттого острые прутики. Вера нарочно колола о них ладошку, чтобы не думать о том, что среди этих немцев может оказаться карауливший их здесь… нет, не хозяин дома, а тот, который занял их дом и хозяйничал в нём. Тот, у кого они стащили пироги. И даже не попробовали, а несут деду Григорию, Толе, тёте Настасье, Боре, Лиде и Вите. Перечисляя всех по именам, Вера немного отвлеклась от страха, но сбилась с мысли. Не попробовали… несут своим… а теперь… Вера вспомнила, и её прошибло холодом. А теперь немцы их уличат. И… расстреляют?