– Здравствуй, Юлечка! – сказал ей дедок, встретившись с ней глазами.

– Привет, дядя Вова… – ответила она через силу.

Мужик собирался спросить что-то еще, но она его опередила, закрыв окно.

– Все в порядке? – обратился к ней Саша.

– Да, просто… зябко.

Что дальше? Сегодня суббота, и скоро они пойдут к ней на кладбище. Проведать ее фотографию на гранитном камне, поплакать около надгробия. Постоять возле Катиной могилы, а потом, чуть успокоив душу, вернуться домой. «Время ничего не заживляет», – думала она устало. – «Если бы Катенька умерла своей смертью, было бы легче», – размышляла женщина, не понимая, что смерть и так у каждого своя.

«Почему она ушла из жизни так рано? Двадцать один – смешной возраст». Один вопрос влек за собой множество других, и все они одинаково напоминали о произошедшем. Но порой воспоминания – это все, что у нас есть. Лишиться их означало похоронить свою доченьку вновь, только уже навсегда. Чего-чего, а этого Юлия Владимировна позволить себе не могла: она считала, что экс-мам не бывает.

Да, может, за долгих четыре года правильней было бы смириться с тем, что уже случилось, пойти дальше, зажить по новой, но женщина предпочла себе роль мученицы. В страдании, оплакивая свою мертвую девочку, она находила смысл своей жизни. Не желая понять, что это уже не жизнь, а скорее доживание.

В детстве Катя была очень послушной, просто золотой девчушкой. Всю свою такую короткую жизнь она была доброй. Жизнерадостная и приветливая ко всем, Катенька даже не успела закончить институт. Мир лишился талантливой журналистки…

С годами произошедшее удалось переосмыслить, подравнять. Оглядываясь назад, например, Юлия Владимировна стыдилась того, что невзлюбила Дениса. Теперь она понимала почему – ревновала. Боялась отпустить повзрослевшую дочку (вдруг упорхнет и не вернется, кого тогда винить, кроме себя?) и потеряла ребенка навсегда. Несколько лет спустя она думала совсем иначе:

«Хорошо, что Денис всегда был с ней рядом», – подумала мать с благодарностью, которая сходила на нет, едва она припоминала, что парень узнал обо всем раньше, чем они с мужем. Если женщина пыталась найти для себя подходящую увертку, чтобы снять с себя тяжелый груз недоверия собственной дочери, ее клеймило каленым железом что-то грозное, едкое и слишком справедливое: «Не оправдывайся. Дочка боялась рассказать вам о своей болезни. Вспомни, как она волновалась», – не отпускал Юлию внутренний голос, а с ним и чувство вины.

Итак, женщина сумела уяснить, что молодой человек был не виноват в смерти Кати, смягчилась, однако так и не смогла поговорить начистоту со своим мужем. Боялась, если разговор состоится, то на нее сойдет оползень всего, что он умалчивал за годы ссор и обид. Надо было сделать шаг навстречу, оказать поддержку, предложить: «Давай поговорим», но страх оказывался сильнее.

Да и Александр, похоже, не стремился откровенничать. Поначалу пытался, а потом, что называется, забил. Стал уходить от разговора. Буквально: пропадал на халтурах. Приходя домой, валился с ног от усталости.

Была еще идея съездить за границу, развеяться, посмотреть мир, но Юлия отказалась. Мол, там же все чужое. Полжизни прожито, и ничего, – да и какие теперь поездки?

Но надо было выпить чаю, сполоснуться под душем и выходить на улицу. Вообще говоря, после сорока лет время словно замедляется, а с тех пор, как не стало Кати, Юлию Владимировну не отпускало чувство, что оно вообще грозит остановиться. И поэтому вперед – имитировать активность, занять себя хоть чем-то, дабы дожить до вечера, чтобы полночи опять не спать, а под утро проснуться, и опять все сначала…