– Кость, но ты же заработал машину, да и квартирой обзавёлся в Подмосковье. Разве плохо?

– А ты знаешь, сколько на это ушло нервов и здоровья? И сколько здоровья тратят те мальчики? Считаешь, величины сопоставимые? Уж хотя бы не обманывали… Сказали бы честно: сколь ни впахивай, а ни хера у тебя не будет!

– Наивный, так тебе и скажут… А кто ж тогда работать будет? Без чувства перспективы, без стимула, пусть даже ложного…

– Стимуляторы, мать их так! Я бы таких… – договорить ему не даёт гулкий раскат грома.

Я высовываю голову на улицу и вижу, как небо в спешном порядке заволакивают жирные грязно-серые низкие облака. Только что был белый день, и вот уже вечерние сумерки.

– Погода портится, – произносит Костя озабоченно. – Как бы не вышло, как в прошлый раз, – ежится он.

Прошлый раз был год назад, когда в разгар лета установилась по-настоящему осенняя промозглая погода. Ненастье застало нас в середине маршрута. Пять дней мы, замерзшие, полуголодные и злые под проливным дождём сплавлялись по реке – с утра до темна остервенело, до исступления маша веслами, чтобы хоть как-то согреться, а вечером, у предательски не желающего разгораться костра, до зелёных чёртей глуша разведённый спирт, чтобы потом хоть как-то забыться в промёрзшей отсыревшей палатке. Тот ещё отпуск получился… Б-р-р-р… – содрогаюсь я мысленно.

– Может, обойдётся? – спрашиваю с надеждой.

– Всё может быть… – философски изрекает Костя, и по лобовому стеклу и капоту ударяют первые крупные капли дождя. С каждой секундой он набирает силу. Ливень. Если бы не «дворники», елозящие по стеклу, потоки воды сделали бы его абсолютно непрозрачным. Вода и сверху, и снизу: хлещет с небес, струится по полотну дороги и по обочине – пенится и пузырится, словно, кто-то опрокинул цистерны с мыльным раствором.

– А дождик-то затяжной, – констатирует Костя.

– Угу, – бурчу я.

– Хотя, говорят, что сильный дождь долго идти не может… – рассуждает он.

– Угу, – что я ещё могу сказать?

Движение на дороге замедляется, поток машин становится всё плотнее – явный признак зарождения автомобильной пробки.

– Всё, приехали, – говорит Костик минут через пять, бросает руль и лезет в карман за беломориной.

– Интересно, что там случилось? – спрашиваю я, честно говоря, без особого интереса – просто, чтобы что-то сказать.

– Сходи, посмотри, – ехидно ухмыляется Костя.

– Нашел дурака! В такую погоду и собаку на улицу не выгонят…

Костик приспускает стекло, и в салон врывается смрад, испускаемый сотнями работающих двигателей. Константин морщится, выдувает на улицу струйку табачного дыма, вздохнув, восстанавливает герметичность салона. С минуту крутит смердящую крепчайшим табаком папиросу в пальцах, наконец, поймав мой страдальческий взгляд, тушит в пепельнице. Заглянув в зеркало заднего вида, восклицает:

– А я думаю, чего это там болит! Гляди!

Он поворачивается ко мне левой щекой и тычет пальцем в скулу – на ней красуется небольшая, сантиметра полтора, ссадина.

– Задел он тебя всё же… – произношу я, покачав головой.

– Да уж… «Печаткой», видимо…

Автомобили перед нами снимаются с места, проезжают метров десять и останавливаются. Мы нагоняем их. Потом опять стоим, потом снова продвигаемся на чуть-чуть и снова встаём, так повторяется несколько раз, пока, наконец, не начинаем двигаться хоть и медленно, но зато уже без остановок. И вот перед нами игольное ушко пробки – длиннющая фура, завалившись на бок, перекрыла сразу две полосы.

– Докатался, – морщится Костя. – Хорошо, хоть никого не придавил.

Обогнув фуру, мы выскакиваем на свободную дорогу. Краем глаза я отмечаю рядом с примостившейся на обочине кабиной фуры сиротливую мужскую фигурку в спортивном костюме, переминающуюся с ноги на ногу под проливным дождём. А над ней огромный, в полнеба, плакат: «План Путина – победа России». Всегда, когда вижу такие, задумываюсь – что за план такой?