Отец мой, хотя и гонял учащихся со всенощной, но кирмаш в престольный праздник приветствовал, всегда в этот день покупал поросёнка и детям гостинцы. Объяснял: церковь – это религия, а кирмаш, мол, народная традиция. И гостей к нам на Петров день съезжалось чуть ли не больше, чем к соседям.

Службу в церкви запретили в начале пятидесятых годов, ещё при Сталине. Чтобы люди восприняли подобный акт без ропота, пустили слух, что на церковище (территория вокруг храма) оккупанты захоронили своих солдат и тем самым осквернили святое место. Мама рассказывала, что так оно и было на самом деле: похоронено там около пятнадцати немцев, но есть и могилы красноармейцев.

Верующие смирились. Службу перенесли в частный дом Марфы Щигельской, жившей на нашей улице, отремонтировав и переоборудовав его соответствующим образом, развесив иконы, спасённые от комиссии и принесённые из дома. Батюшка здесь снимал квартиру и столовался.

Церковь осиротела, стояла заколоченной, одно время использовалась как амбар для хранения зерна, а в конце концов оказалась заброшенной и загаженной, паперть поросла чертополохом и бурьяном… Как говорится, «сам не ам и другому не дам».

На снос предлагалось мобилизовать всех коммунистов без исключения. Но среди членов партии был и ветеран войны, еврей Янкель Турок, глава одной из трёх еврейских семей, вернувшихся в местечко. Ясно, какую негативную реакцию сельчан вызвало бы участие Янкеля в этой акции. Отец, помню, поехал в райком, чтобы убедить в этом вышестоящих товарищей. Не удалось. Тогда собственным решением просто запретил появляться Янкелю возле церкви.

Скандал был большой, вокруг церкви собралась масса людей из окрестных деревень, верующих и неверующих. Люди роптали: помещик вот строил, а коммунисты, советская власть – разрушают. Сначала на тех, кто забрался на крышу разбирать здание, полились проклятья, потом и вовсе полетели камни. Но, слава Богу, обошлось без увечий. Брёвна и другой материал от разборки церкви пошли на сооружение клуба в усадьбе колхоза «Красная Армия», что в очередной раз свидетельствует: любая духовность ничто без материального.