Отец поехал со мной в Москву, мы остановились на Плющихе, где жила в коммуналке тётя Клава, вдова Фёдора Шинкевича, сына деда Андрея, с которым отец когда-то уехал в Подмосковье на заработки. Я её хорошо знал: каждое лето она приезжала к деду, привозила «на откорм» сына Юру, с которым мы подружились. Тётя Клава была замечательной портнихой и за лето одевала всех детей в деревне в вельветовые «толстовки» и шорты, зарабатывая, чтобы прожить нелёгкую зиму в Москве.

Это было летом 1956-го. Новое здание МГУ было открыто три года назад и произвело на меня, деревенского парня, совершенно неизгладимое впечатление: высота, колонны, громадные вестибюли, Музей землеведения, несколько библиотечных залов, магазины, две громадные студенческие столовые… На столах – бесплатный хлеб, салат из свежей капусты, а годом позже давали и по полтарелки бесплатного супа, правда, без мяса. Везде запах свежей стройки, в роскошных туалетах с невиданными белоснежными унитазами – дивный аромат импортных отдушек. Я уже не говорю о дворцах-общежитиях, которые нам удалось посмотреть. Тем не менее уже сейчас вспоминаю, что этот дворец науки я тогда воспринял без особого восхищения: Москва есть Москва, а какой ещё университет может быть в таком потрясающем городе? А может, ещё и потому, что я был озабочен реализацией своей мечты – учиться именно здесь, а потому ни о чём другом не задумывался.

Мне и в голову не приходило, что этот небоскрёб построен в столице страны, ещё совсем недавно пережившей самую ужасную и разорительную войну, потерявшей миллионы жизней. Как это удалось сделать спустя лишь восемь лет после Победы? Задумался я об этом много позже, будучи уже зрелым человеком, с гордостью вспомнившим об учёбе в самом престижном вузе страны. Знаю, что у наших записных критиканов всего советского есть давно готовый ответ на этот вопрос: Сталин, дескать, использовал дармовой рабский труд пленных немцев и заключённых, строил дворцы и отстраивал города за счёт бедствующих деревень… И всё же, всё же, всё же, как сказал поэт. Нужны были ещё высокопрофессиональные архитекторы, инженеры, металлические конструкции и другие новые строительные материалы, производство которых нужно было создавать заново, новые технологии, да и ещё много чего.

Другое дело – поддерживать этот дворец в идеальном состоянии на протяжении многих лет, своевременно, как в авиации, проводить так называемые регламентные работы на почти новых самолётах, которые в профилактическом ремонте вроде бы и не нуждаются. Четверть века спустя я привёз поступать на геофак МГУ свою дочь Юлию. Снаружи здание выглядело как новенькое, внутри же всё обшарпано, давно просили обновления интерьеры аудиторий и мебель. Такое же грустное впечатление было и от некогда комфортных блоков в общежитии, – лучше бы и не заглядывал сюда.

При первом же моём свидании с МГУ мне никак не верилось, что этот великолепный дворец науки каким-то образом может совместиться со мной, стеснительным деревенским тётюхой, краснеющим при обращении к нему с любым вопросом.

Отец же, вроде бы немало повидавший, в том числе и не раз бывавший в Москве, восхищённо цокал и качал головой, а под конец первого экскурсионного дня сказал с нескрываемым сомнением в голосе:

– Дай же Бог нашему телёнку да волка съесть!

Подразумевалось, конечно, что телёнок – это я, а в какой-то мере и он сам, волк же – невероятная удача для меня в виде поступления в Московский государственный университет.

Предъявив вместо паспорта справку – паспорта выпускникам сельских школ выдавали лишь при зачислении в вуз, чтобы не сбегали из деревни, – мы благополучно сдали документы в приёмную комиссию. Отец, помню, стоял в стороне, требуя от меня самостоятельности. А ещё помню, как умиляли членов приёмной комиссии имя-отчество абитуриента – Эдуард, видите ли, Лукич, да ещё и Говорушко, а также твёрдое белорусское «р» – «бяры дыравую трапку».