Никогда не забуду первый свой поход в баню вместе с отцом. Тогда я впервые увидел рану – впадину над пояснице над правым бедром величиной с добрый мужской кулак. Долго не мог отвести от неё глаз, а потом заметил – не я один. К отцу подходили деревенские мужики и уважительно спрашивали:

– Ничего себе осколок! Как же ты, Романович, выжил после такого?

Отец нехотя ответил: повезло, мол. Взял тазик, замочил веник и позвал меня на полок. После того как попарился на самой верхней, третьей полке и похлопал меня на первой, попросил намылить мочалку и потереть ему спину. Я старался как мог, но бережно обходил больное, как мне казалось, место. Отец успокоил:

– Не бойся, везде натирай что есть силы. Всё давно зажило. Зажило-то зажило, но аукнулось лет через двадцать, когда вдруг «отнялась» правая нога.

Инвалидность врачи связали с ранением в сорок первом.

До того памятного дня мама мыла нас в корыте. Баню по последнему слову тогдашней техники – с хорошей парной, мыльней и предбанником – построил в совхозе один из первых послевоенных директоров по фамилии Сакович. Крупный полный мужчина, любитель помахать веником… Помню, после парилки бросался в речку, уже подёрнутую первым ледком, и плыл размашистыми сажёнками, не боясь порезать руки острыми, как стекло, осколками. На это зрелище собиралось полюбоваться много народу, кое-кто восхищённо цокал и подзадоривал рядом стоящих. Но больше смельчаков не находилось.

Сакович был мужем третьего секретаря райкома партии, Татьяны Фёдоровны Корниенко, одной из организаторов партизанского движения на Рогачёвщине, а потому и отделался лишь выговором за самовольное строительство объекта роскоши. Областное начальство, наехавшее в совхоз, попарившись, попеняло директору за недостроенный амбар и вынесло дело на бюро райкома… А между тем в банные дни в совхозную баню стекались не только жители близлежащей деревни Остров, но и из более отдалённых – крестьяне строили и восстанавливали хаты, на домашние баньки ни денег, ни леса не было.

Был в Поболово ещё один любитель попариться – Руман Щукин. После войны он как-то быстро постарел, а может, так выглядел из-за неаккуратной щетинистой бороды, сгорбился – доставал остеохондроз. Но сердцем был крепок и вынослив. Всегда приходил к первому парку, долго парился, а потом залезал на третью полку и засыпал.

Представьте, в бане уже моются женщины, – и вдруг с верхней полки спускается голый тощий Руман. Бабы врассыпную, прикрываются, кто чем может, самые смелые пытаются его выгнать с помощью шаек. Он выходит из парной не торопясь, уже в мыльной бормочет:

– Что вы, бабы, всполошились, голого мужика не видели, да? После того случая бабы, заходя в предбанник, ещё не раздеваясь, посылали самую смелую разбудить и выгнать Румана из парной.

Не от такой ли истории пошёл анекдот:

– Бабы, шаечками его, шаечками… Шаюшечками, бабоньки, шаюшечками. Бабы, ша, ша, бабы!

Вскоре Саковича перевели куда-то ближе к Минску, после него директора всё мельчали и мельчали. Совхоз захирел и был слит с соседним колхозом. К этому времени, правда, от бани уже и следа не осталось: обветшала от невнимания и вроде бы в конце концов сгорела.

Помню как сейчас: ранний зимний вечер, отец – директор школы и учитель математики в старших классах – сидит за столом в зале, готовится к завтрашним урокам. Мы же бесимся, мельтешим туда-сюда, то плачем, то заливаемся смехом, устраивая свалку. «Перестаньте, перестаньте, не мешайте работать», – просит. Мы, как водится, ноль внимания. «Перестаньте, кому говорят?» – вопрошает он, а в нас будто бес вселился. «Последний раз говорю по-человечески!» А мы, как назло, хохочем, остановиться не можем. Он поднимается и идёт за ремнём, – «воспитатель детей» всегда висел на видном месте. Из сеней вбегает мама: «Ах, засранцы, вы опять отца не слушаетесь!» Выхватывает у него ремень, и к нам. Все – пулей под кровать или в узкую щель за печку, где мы могли поместиться только в один ряд. Цепко хватаемся друг за друга, чтобы ей было не вытащить первого. В самом деле – «один за всех, а все за одного», – именно такой смысл обрела для нас эта поговорка в раннем детстве.