– Давайте я вас познакомлю! – услышал я хозяина всего этого великолепия. Я обернулся. В этой комнате где-то должен был быть человек по имени Гуамоколотинг.

Но его, как я надеюсь, вы понимаете, не было.

– Э-э…

Я сразу понял оба затруднения человека за столом. Во-первых, он не знал моего имени. Во-вторых, здесь не было никого, кому меня можно было представить. В момент этого замешательства я взялся за спинку тяжёлого резного стула и решительно отодвинул его.

– Серьёзно?! – раздался птичий крик у меня в правом ухе. Чёрные широкие крылья вороным пером резанули меня по щеке. Я отскочил назад. За спинку стула держалась чёрная птица. Ничего необычного в ней не было, только вот размах крыльев испугал меня.

– Сразу нет! – вырывалось из её клюва. – Пошёл вон!

Последнее относилось явно ко мне, и я не сразу понял, как мне на это реагировать. А вот старик за столом отреагировал так, как будто такие сцены здесь случались десять раз за день:

– Ничего не поделаешь! – сказал он и продолжил аппетитно обгладывать ножку.

– Как ничего не поделаешь?! – взвилась птица под потолок. Шумно работая крыльями, она сделала несколько разворотов в самом верху и приземлилась на стол, между всякоразной посудой. Приземлившись, тут же стала цокать когтями в сторону старика.

– Вон поганая метла! – каркала птица. – Поганой метлой его!

Поразительно, но рядом с камином стояла метла. Уж не знаю, насколько она была поганая, но общипанная, это точно. Создавалось стойкое впечатление, что кого-то когда-то этой самой метлой довольно серьёзно охаживали, поэтому тростинки вылетели из её низа, и сейчас она лысая, но гордая и стоит здесь.

– Нельзя! – спокойно возразил старик, куда-то резко бросил кость и стал вытирать пальцы тканной салфеткой, которая до этого, видимо, была у него на коленях.

– Как?! Почему?!

От этого вороньего крика во все стороны поплыли круги дрожи. Тени шкафов и сервантов задрожали, но устояли. Душа моя ушла в пятки, а сам я готов был провалиться сквозь пол. Но меня спас старик: на том краю стола он сидел и увлечённо вытирал пальцы салфеткой. На разъярённую птицу не смотрел. Круги, заставившие дрожать всё вокруг, не произвели на него никакого впечатления. И птица это тоже заметила. Она подбежала очень близко, стала размахивать крыльями, а ещё я стал опасаться, что в гневе она может клювом нанести старику довольно серьёзные повреждения. Сам старик, как я понял, этого нисколечки не опасался. Вытерев пальцы, прищёлкнув языком, он упрямо повторил:

– Нельзя.

После чего порылся в своих карманах и вынул сложенный в несколько раз хрустящий листок бумаги, что отдал ему я. На птицу это произвело прямо-таки невероятное воздействие: крылья сразу же сложились, острый клюв как-то уныло повис вниз.

– Это кто написал? – вроде бы спокойно спросил старик, разворачивая бумагу. По мере того, как бумага становилась всё больше и больше в руках старика, птица становилась меньше и меньше, пока, наконец, бумага не развернулась, а птица, в знак своего поражения, не сделала шаг назад или, если угодно, шаг хвостом ко мне.

– Это кто написал?

Старик потряс белой бумажкой в воздухе. Птица не ответила.

– И сколько у нас такого позора в городе? А?

Птица сделала ещё один шаг ко мне хвостом. Впрочем, до меня было очень далеко. Старик поднялся во весь свой рост, и я подумал, что сам по себе он очень мощный, но я как-то не придал этому значения.

– Отвечай на вопрос, Гуамоко! Сколько таких бумажек сейчас в Москве?

– Одна! – зло выпалила птица.

– А если честно?

– Честно!

Птица подняла голову с бусинками-глазами и как-то жалобно каркнула: