– Нужно двигаться, двигаться, – говорил себе Николай и, стараясь хоть немного согреться, начал махать руками в разные стороны, прыгать на месте, бегать взад и вперед, приседать, интенсивно шевелить пальцами ног.

Николай посмотрел на часы, стрелки показывали третий час ночи.

– Окончательно рассветет не раньше чем к половине девятого, – размышлял про себя Николай, – а это значит, что примерно к этому времени, а может быть, и раньше, тут могут появиться снегоуборочные машины или кто-нибудь проедет. Значит, нужно идти, идти по трассе в сторону дома. Идти и не останавливаться, чтобы не замерзнуть. Но нельзя и окончательно выбиться из сил, иначе – смерть.

Приняв это решение, Николай написал записку и оставил ее в кабине беспомощной машины, чтобы в случае, если кто-нибудь все-таки приедет сюда и прочитает эту записку, то обязательно узнает, что водитель жив и пошел в сторону города и что искать его нужно дальше на трассе. С собой Николай взял лишь сумку с несколькими обледенелыми бутербродами и купленным в подарок Ванечке белым плюшевым медвежонком, вечно высовывающим из сумки свой любопытный нос.

Застегнув все до самой последней пуговицы на своем бушлате, натянув вязаную шапку как можно плотнее на уши, надев перчатки и затянув потуже ремень на своих брюках, Николай нагнулся и в завершение своей экипировки вставил в невысокие сапоги джинсовые штанины, чтобы снег не мог проникнуть внутрь, и застегнул их. Проделав все эти операции, он захлопнул дверь грузовика и тронулся навстречу зиме, смотря ей прямо в лицо.

Постоянно борясь с холодным ветром и пряча глаза от безжалостной метели, Николай шел, все дальше и дальше удаляясь от своего беспомощного грузовика.

Снег забивался в промежуток между перчатками и бушлатом, проникал за воротник, плотным слоем облеплял лицо, просачивался в рукава до самого локтя, залезал в нос, глаза и уши. Леденели руки. Вскоре Николай перестал чувствовать пальцы на своих ногах, а примерно через час ходьбы – и ноги ниже колен. Он наступал будто на ходули, словно в его сапогах были не живые ноги, а деревянные палки, холодной болью отдававшиеся в мозгу при каждом новом движении.

– Обморожение, у меня будет обморожение ног, – стараясь не поддаваться страху, думал про себя Николай, – но я должен идти, я должен идти, чтобы жить, ведь остановиться или упасть, это значит замерзнуть, это значит умереть. Но меня ждут мой сын и моя дочь, я не хочу умирать, я хочу жить, я иду домой.

– Ты слышишь меня, метель, – заорал во все горло обезумевший от холода Николай, – ты слышишь меня, вьюга… я иду домой!

Вьюга тут же забрала его слова и разнесла их над обледенелой, почти безжизненной тайгой.

Николай продолжал, не оглядываясь, идти вперед, а сибирская стужа старательно зализывала, заметала каждый след от его сапог.

Шаг за шагом Николай продвигался в сторону своего дома, где, он точно знал, его ждет семья и тепло, тепло домашнее, тепло человеческое. Он шел, спотыкался, падал в сугробы, вставал и снова шел вперед.

Время застыло, оно замерзло и обледенело, так же как и весь окружающий мир. И если бы до него можно было дотронуться рукой, то время зазвенело бы так же, как звенит раскаленная от холода сталь, затрещало бы так же, как трещит качающаяся от студеного ветра сосна, веками стоящая на берегу Енисея.

Чтобы не упасть, не забыться, не потерять сознание, Николай начал петь. Он начал орать во все горло провокационную песню «Степь да степь кругом, путь далек лежит, в той степи глухой замерзал ямщик…» Мелодичный свист метели в вышине неба стал Николаю единственным, достойным аккомпанементом.