Контрабандисты не успели даже толком среагировать.

Дома Андриян только одобрительно хмыкнул:

– Не растерялась. Молодец.

Их хозяйство было образцовым даже по меркам зажиточных забайкальских крестьян. Двадцать десятин земли, добротный сруб, скотный двор, где держали коров, овец и лошадей. Огород, засаженный картошкой, капустой, морковью. Небольшая пасека – гордость матери.

Евдокия Михайловна, бывшая дочь сельского священника, могла бы возненавидеть крестьянскую жизнь. Но она приняла её с достоинством и мудростью. Главным своим делом считала образование дочери.

– Грамота – крепче стены, – повторяла она. – Знания никто не отберёт.

По вечерам, после дневных работ, Евдокия доставала старинные книги, учебники. Они читали вместе – Пушкина, Толстого, изучали географию, историю. Настя зачитывалась описаниями дальних стран, мечтала о путешествиях.

– Я хочу в Китай, – говорила она матери. – Посмотреть на русские поселения, на торговые факторий.

В их деревне жил старик Ван Лин – китайский учитель, который обучал местных детей языку. Седой, с прозрачными глазами, он был живой энциклопедией восточной культуры.

– Китай – как океан, – говорил он Насте. – Много воды, много тайн.

Революция и Гражданская война прокатились по их краю огнём и мечом. Белогвардейцы, которым симпатизировала Настя, были для неё не просто военными, а защитниками привычного уклада, традиционных ценностей.

– Они сражаются за Россию, – убеждённо говорила она отцу. – За нашу землю, за наш мир.

Андриян молчал. Он, опытный чиновник, понимал: любая война – это прежде всего кровь и страдания.

Река Унда, протекавшая неподалёку, становилась свидетелем этих перемен. Её воды помнили и конные обозы белых, и отряды красных, и тысячи беженцев, что искали спасения в этих суровых краях.

А Анастасия Колобова взрослела. Впитывала в себя дух пограничья – свободный, жёсткий, беспощадный к слабости и предательству.

Впереди её ждали большие испытания. Но пока что она была дочерью этой земли – дочерью Забайкалья, выросшей между степью и тайгой, между Россией и Китаем.

Зима 1918 года выдалась в Забайкалье лютой даже по местным меркам. Ветер пронизывал до костей, а снег скрипел под ногами так, что казалось – кто-то ломает сухие ветки. Максим Ушаков, восемнадцатилетний казак из села Лесково, стоял на крыльце родительской избы, глядя, как дым из печных труб поднимается к свинцовому небу почти вертикально – верный признак крепкого мороза. Изба Ушаковых стояла на самом краю села, добротная, рубленная из толстых лиственничных бревен, с высоким подклетом, где хранились соленья и варенья, приготовленные матерью, Мариной Ивановной. Отец, Спиридон Михайлович, справный хозяин, держал большое хозяйство: две лошади, три коровы, десяток овец, птица разная. В горнице было жарко натоплено. Пахло свежеиспеченным хлебом, квашеной капустой и травяным чаем, который мать заваривала в большом медном самоваре. На столе дымилась миска наваристых щей с грибами, рядом – чугунок с рассыпчатой гречневой кашей, политой топленым маслом.

Весть о свержении царя дошла до Лескова с опозданием. Спиридон Михайлович, получив телеграмму от родственников из Читы, долго сидел молча, теребя седой ус. "Не будет теперь России без царя-батюшки", – сказал он наконец. А летом 1918 года весть об убийстве царской семьи всколыхнула всё село. У Колобовых, зажиточной семьи, где в красном углу избы висел большой портрет государя, три дня не гасла лампада. "Изверги, душегубы!", – причитала Евдокия Колобова, утирая слезы концом платка.

В то время Максим уже был с атаманом Семёновым. Их отряд контролировал железную дорогу, устраивал налеты на красных, уходил в сопки и возвращался с трофеями. Жизнь казалась простой: есть свои и чужие, есть приказ и его исполнение. Но к концу 1919 года стало ясно – белое движение проигрывает. Семёнов увел остатки своего войска в Маньчжурию. Максим помнил тот переход: морозная ночь, скрип полозьев, храп усталых лошадей, тревожные огни китайских деревень. В Харбине русские держались вместе, но жизнь была тяжелой. Работы не было, деньги таяли. По вечерам в дешевых харчевнях бывшие офицеры пели "Боже, Царя храни"и плакали в стаканы с мутной китайской водкой.