– Хорошо жилось тебе, – произносит, проводя ладонью по груди и спускаясь ниже. – Не отвечай, вижу, – усмехается и шлёпает по уже не плоскому животу. – Сиськи потяжелели, капусты наелась? – смеётся неприятно, изображая весы ладонями.

– Прекрати, пожалуйста, – на грани слышимости прошу.

– Трусы сама снимешь, или их тоже рвать? – игнорирует мою просьбу.

– Давид, пожалуйста, ты ведь знаешь, что я не могу так, – пытаюсь достучаться, напомнить о горьком прошлом, где меня изнасиловали.

– Ты тоже знала, что предательство для меня хуже смерти. Тебя это ебало? – сжав моё горло, заставляет поднять голову к нему. – На меня смотри, дрянь! – требует, и я открываю полные слёз глаза. – Думала, что говорила в суде?

– Давид…

– Не. Называй. Меня. По имени, сука! – рявкает в лицо и, сжав мою шею ещё сильнее, перекрывает доступ к кислороду.

Вцепившись в его кисть, пробую отодрать её от себя, но это как железное кольцо голыми руками согнуть – бесполезно.

– Ненавижу! – цедит сквозь зубы и толкает меня с такой злобой, что я не удерживаюсь на ногах и падаю на пол, больно ударившись локтем. – Свали в свою комнату, – бросает, скривившись, будто под его ногами куча вонючего мусора.

Не имея желания видеть в его глазах столько презрения, я поднимаюсь и, прикрываясь рваной футболкой, иду к лестнице, быстро поднимаюсь и, скрывшись в своей старой комнате, где я жила, пока была домработницей в этом доме, сползаю по двери вниз и начинаю рыдать как не в себя.

Нет, не получится разговора, он не станет слушать, не поверит, и, если я рискну, могу потерять всё, что у меня есть. Давид явно не настроен на хороший расклад, и если он и дальше будет так себя со мной вести, пусть я и виновата, то… он и не заслуживает правды.

Почему он не может просто поговорить? Спросить, зачем я так поступила?

Потому что это Грозный, и этим всё сказано. Он всё решает кулаками, ему никто не указ, у него криминальный бизнес, он устраивает нелегальные гонки и подпольные бои, где поднимает большие деньги за счёт того, что люди выбивают себе зубы. И ему это нравится, ему в кайф смотреть, как двое убивают друг друга, потому что сам такой. Самому приносит удовольствие причинять боль другим.

– Отпусти… меня… пожалуйста, – выдавливаю из себя, и каждое слово горло царапает.

– Отпущу, – кивает, и во мне рождается лучик надежды. – Когда получу своё, – добавляет и улыбается как-то по-другому, и не скажешь, что несколько минут назад чуть человека на тот свет не отправил. – Трудно жить со стоящим колом членом, Хрустальная, – от его слов у меня щёки горят. – И всё из-за тебя, – взгляд падает на мои губы, потом ниже, в ложбинку между грудей. – Вылечишь от этого недуга и вали на все четыре стороны, – последнее, что он говорит.

Память, как назло, подкидывает сцену из прошлого, наша вторая встреча, если можно так назвать моё похищение у ворот общежития. В тот день он привёл меня в свой ночной клуб, грозился взять меня, хочу ли я того или нет. И когда я пыталась отдалиться от его пугающей фигуры, свалилась с дивана и вывихнула себе плечо. Давид вызвал какого-то друга-врача, и тот вместо обезболивающих накачал меня наркотиками, за что его очень жестоко избил сам Давид. Так жестоко, что мужчину вынесли, словно труп.

Со временем я забыла те немногие встречи, где он вёл себя как мудак, ведь он открылся мне с другой стороны, показал, что на самом деле он хороший, а с кулаками бросается только на тех, кто этого заслуживает. Но, кажется, я просто надела розовые очки, влюбилась и видела то, что ему было выгодно.

И я ещё много раз в этом уверюсь, уже этим вечером он покажет себя, напомнит, кто он такой.