Мой папа Наталья Платонова

МОЙ ОТЕЦ НЕ ГОВОРИЛ МНЕ, КАК ЖИТЬ. ОН ЖИЛ, И ПОЗВОЛЯЛ МНЕ СМОТРЕТЬ, КАК ОН ЭТО ДЕЛАЕТ

Будингтон Келланд Кларен

С недавних пор я живу в зелёной зоне Москвы – в Кунцево. И дом, в котором находится моя квартира – новый. Я как только его увидела, сразу же влюбилась. Спроектирован он в виде раскрытой книги. В правом крыле, почти в торце – моё обиталище, и даже в самый пасмурный день солнышко первым делом заглядывает ко мне, а уж потом ко всем остальным. А ещё мне нравится, что мой дом со всех сторон окружён детскими площадками, и прямо напротив моих окон – школа. В жаркие летние дни с раннего утра и до темноты я слышу детский гомон; выхожу на балкон и вижу целые спектакли из жизни нашего общества. Именно малыши точнейшим образом отражают нашу суть. Не мною сказано: каковы взрослые, таковы и дети.

Въехав в новую квартиру, я первым делом пошла знакомиться с маленькими обитателями детских площадок. Знакомилась я так: купила шоколадные медальки, трофеи и мишки, вышла на самую главную детскую площадку и рассказала гражданам два годика +, что у бабушки Наташи есть волшебная сумочка, а в ней… «Трюфели», «Мишки» и «Медальки» были восприняты положительно… С детьми я с удовольствием общаюсь и по сей день. Кое-кто из малышей даже считает меня своей. Милая доброжелательная молодой мамочки задала мне хороший вопрос: «А вы кто..?» И я ответила: «Я, деточка, папина дочь».

Вспоминая своё детство, я думаю прежде всего о своём папе. Папа много работал, и моим воспитанием занималась моя мама. И брат, Владислав Григорьевич. Но это уже когда я стала взрослой. Со стороны казалось, что папа держится как-то в стороне – просто добрый и всё позволяет. Но это со стороны… На самом деле в доме всё – от найма помощницы по хозяйству, до ангин и скарлатин у детей, папой неукоснительно контролировалось. И самыми главными воспитательными «розгами» для меня были слова мамы: «Расскажу папе..». Дрожь по коже пробегала от одной мысли, что папа узнает о моих «художествах»! И при этом я не помню ни одного случая из детства, чтобы папа сделал бы мне хоть одно замечание. За все мои тридцать лет рядом с папой, я два раза попала папе в немилость. И помню эти два случая по сей день. Более того, и сегодня мне также не по себе, как и сорок лет назад.

Так почему же с раннего детства я так боялась не угодить папе? Ответ один: ещё не осознавая глубины своего отношения к папе, я его безмерно уважала. Не строгие детсадовские воспитатели, не волшебные герои из детских сказок, а именно мой добрый папа был для меня тем самым человеком, каноном, мнение которого воспринималось мною как самое главное. Дети – это те самые воробышки, которых на мякине не проведёшь. И горе тем отцам, которые говорят одно, делают другое, а думают – третье. В моей семье именно папа стоял на страже чистоты нравов.

Осознавать себя чётко я начала с двух с половиной лет. И с этих самых двух с половиной лет защитой для маленького человека были не стены дома, и даже не мама – защитой был папа. То он казался мне великаном, то Марьей-искусницей, а то сразу и Иваном-царевичем, и даже Жар-птицей! Это когда папа наряжался в шёлковый синий галстук с серыми крапинками. Особенно мне нравилось сравнивать папу с Марьей-искусницей. Сравнение было не в пользу Марьи… Посудите сами, разве Марья-искусница умела красиво рисовать…?! А папа умел!

Рисовала я человечков. И получалось у меня по четыре ножки у каждого человечка. Мне хотелось, чтобы мои человечки бежали. А они на двух ножках бежать не хотели…! Подходит папа – два-три движения карандашом – и мой человечек бежит на двух ножках! А две другие куда-то делись… Я не понимаю, как это у папы получается… Папа берёт мои пальчики с карандашом и начинает ими медленно рисовать. Не говорит ни слова, но нажимает чуть сильнее в нужных местах… Получается ещё один бегущий человечек. Папа гладит меня по головке, говорит: «А теперь ты нарисуй». Я сомневаюсь… Папа улыбается, подаёт мне карандаш. Я начинаю рисовать. Неуверенно, запинаясь… Папа помогает. Не словами – взглядом. И человечек получается! Кургузый, на трёх ножках, но он бежит! Папа прячет улыбку, моей рукой исправляет «неточность» …

Я смотрю с балкона на детскую площадку… Милые малыши, а рядом – их папы. Вот пухленький малыш хочет выкопать самую большую на свете ямку. У него не получается. Песочек не слушается. Интересно, что его папа такого-этакого видит в своём мобильном? О машинах ведущих брендов, поди, читает. Лучше бы малышу помог. Всего-то и надо – отбросить песочек чуть подальше. А впрочем, молодые и без меня знают, что для них интереснее. Знаю и я: у меня был самый замечательный папа!

По сей день я ощущаю тепло при воспоминании о милом дошкольном учреждении – потом детском садике. Находился он на улице Гражданской, недалеко от нашего дома, и приняли меня сразу в среднюю группу. В садике мне нравилось всё! У каждого из нас был «опознавательный знак». На шкафчике в раздевалке, на персональном стульчике, на салфеточке в столовой – везде красовался этот значок. И у каждого свой! У меня была вишенка – тёмно-тёмно красная, с маленьким зелёным листочком. Интересно, кто её вышил на моих полотенчике и салфетке? Наверное, мама. Мне очень нравился мой значок. Вишенку хотелось съесть, а листочек погладить – такой он был шелковистый и мягкий – как котёнок. Удивительное дело: папа ни разу не был в моём детском садике, на все утренники и собрания ходила мама. А то, что я – вишенка, прекрасно знал! Кажется мне, что это папа «обозначил» меня вишенкой. И вот почему: глаза у меня были тёмно-зелёные, с золотистыми огоньками, и из-за густых ресниц напоминали вишенки. «Как вишни» … – говорили наши знакомые. А папа улыбался… В этом вопросе папа с мамой не совпадали. Я слышала, как однажды мама сравнила меня с ромашкой. Я росла худенькой девочкой, на длинных ножках, и мама считала, что на вишенку я не похожа. Вишенка, это что-то круглое… Не тут-то было… Я – вишенка. Так решил мой папа.

Прошли годы… Папы нет. Нет и мамы. Истёрлось полотенчико, на котором мамиными руками была вышита «я». Каждый год я покупаю вишню. Тёмную, крупную и обязательно с плодоножкой. Продавцы перестали удивляться – странная женщина, зачем-то выбирает ягоду с листочками. Ничего странного. Просто я хочу вернуться в детство. И ещё раз почувствовать себя маленькой, и чтобы папа погладил меня по головке…

Я каждое лето жду чуда, но чуда не происходит. Есть только тёмная-тёмная вишенка. С плодоножкой – упругой и с листочком. Как в детстве…

Благодаря тому же пятому детскому садику, произошёл со мной случай, который забыть просто невозможно. Разучивали мы новую песенку про осень. Не то я была невнимательной, не то музыкальный работник невнятно произносила слова – только перепутала я последнее слово весьма пикантно. Дома, вечером после ужина, было у нас самое интересное время. Родители интересовались нашими дневными достижениями. И мы, дети, с удовольствием рассказывали обо всём, что с нами произошло. Мама задавала вопросы, а папа слушал и улыбался. И по тому, как папа улыбался, мы понимали, кто из нас особенно отличился. В тот вечер мне было чем похвастать, и я с нетерпением ждала своей очереди… Ещё бы! Новая песня! И я её всю-всю запомнила! И даже спеть могу!

Настал и мой черёд. И всё было бы прекрасно, но случился казус: в песенке были слова – ..и мы раскрываем зонты. А я спела – …и мы раскрываем зады. Прямо скажем, пикантно и неожиданно. Засмеялись все! Кроме папы. Я помню, что я испытывала. У меня где-то глубоко внутри образовался колючий, горячий комок, и он жёг и больно терзал меня. Мне было невыносимо стыдно. Хотелось плакать, но слёзы куда-то исчезли…

Папа посадил меня на колени, крепко обнял. Все замолчали. Как-то даже пристыженно замолчали. Папа не стал мне что-то объяснять. Нет. Взял карандаш – был у него такой – наполовину красный, наполовину синий. И нарисовал красивый зонтик.

– Шуринька, у Натулички есть зонтик?

– Н..нет, у детей нет зонтов.

– Купи, пожалуйста, завтра детям зонтики.

Через день у меня появился прелестный зонтик! По чёрному полю весь купол был расшит спелыми вишенками со стебельками и листочками. Вышивка блестела шёлком – ярким, искрящимся, с сотней оттенков, с неуловимым переходом из одного цвета в другой – прекрасная мамина работа, и повторить её невозможно! Невозможно, потому что в этот зонтик мама вложила свою любовь ко мне, папе – ко всем нам, её самым близким и родным.

При переезде на новую квартиру мой красивый зонтик куда-то делся. Наверное, его украли. Простить себе не могу, что не уследила. Не сохранила частичку своего счастливого детства. Мне кажется, будь у меня сегодня этот зонтик, я бы была счастливее. Тогда, в те далёкие времена, родители казались вечными, как сама жизнь. И вечными казались их любовь и забота.

Родителей нет… Ушло из жизни тепло папиных глаз, маминой улыбки – ушли их голоса… Говорят, что так устроена жизнь на земле. Я не хочу, чтобы жизнь была устроена так. Кому от этого легче…?!

В первый класс меня провожала мама. Я прекрасно помню и свой первый нарядный фартучек – как у гимназистки, и огромный букет георгинов, а папу первого сентября не помню. Гораздо ярче, нежели первое сентябре, мне запомнился конец первого класса. Случилась со мною беда, которая обернулась для моего папы чередой тяжёлых переживаний. И страх за мою жизнь не покидал папу до конца его дней. И только сейчас, на склоне своих лет, я понимаю, что пережил человек, без страха и упрёка прошедший через страшную войну, узнав, что его дочка-вишенка на грани тяжёлой болезни. Папы нет рядом со мной. Но он где-то же есть… И я знаю, что мой папа чувствует, как я люблю его, как я благодарна ему за его страх тогда, в моём детстве; за тот невысказанный страх и нежную заботу в далёком тогда, в мои молодые годы; мой папа знает, что и сейчас я люблю его не меньше, чем при его жизни, а может, и больше. Потому что его рядом со мною нет. И я не могу видеть его, и не могу рассказать ему, КАК Я ЕГО ЛЮБЛЮ…