И вспомнился ей вдруг тот человек в синем кафтане у кустов калины. Интересно стало: а что к нему тени, также тянутся? Также готовы схватить? Готовы ли супротив него пойти?

Вот только пусто у куста было. Будто и не было там никого.

И тут тугой воздух пронзила пущенная сарочином стрела. Полетела, целясь в самое сердце Услада. Да так медленно, тягуче, будто и не по  воздуху она летела, а сквозь мед тягучий.

Посмотрела на стрелу Агата, и та  тень, что ближе всех к стреле  была, поймала ту, да в землю утянула, а след за ней и чужака, ее выпустившего.

Закричал тот, забился, не видя и, не понимая, откуда враг незримый пришел. Да только, сколько бы не кричал он и от боли не корчился – пропал в сырой земле.

А тени только больше выросли. И следом за сарочином, что стрелу выпустил, и остальные пришлые больше не врагами стали. Разделили они участь собрата жуткую.

Кричали сарочины, стонали, дух из тела выпуская. Кто по голову в землю ушел, кто по пояс, а кто и вовсе полностью. Деревенские же принялись богам молиться, да бежать скорее от гиблого места.

И не осталось вскоре никого из живых на поляне, кроме Агаты, которая стояла будто истукан какой. А с рук ее не то смола черная капала, не то кровь чужая. Да Услада, что был бледный, словно саван погребальный, а в глазах его не то испуг, не то злоба плескалась.

– Ведьма проклятая, – донесся до Агаты его голос, будто сквозь вату какую, а посеревший мир вовсе поблек, чернотой обернувшись,  и  упала она  в беспамятстве.

Глава 6. Ничто не длится вечно…

Отступила спокойная и убаюкивающая темнота. Ушла туда, откуда пришла, унесла с собой покой и сон, не принеся отдыха.

Агата лежала на кровати и никак не могла понять, что случилось, и как она оказалась в родном доме. А рядом с ней сидела Яговна, гладя примостившуюся на ее коленях рыжую с коричневыми подпалинами кошку:

– Проснулась. Это хорошо, – проговорила та бесцветным голосом. – А теперь нам с тобой собираться пора.

– Собираться? – Агата поднялась на кровати и села, свесив ноги на холодный деревянный пол.

Да так зябко и неуютно в избе ей показалось, будто бабушка Яговна вовсе и не топила никогда тут печь. Будто нежилая эта изба вечность стояла, сырая и пустая. И на улице будто не весна красная была, а осень сырая, умирающая, которая последнее тепло из избушки старой, что солнце летнее в ту вложило, забрала.

– Напали вчера сарочины, а в тебе, доченька, дар пробудился.

– Дар?

Агата вспомнила темные тени. Вспомнила, как с рук ее падала, капала вниз на траву темная смола. Вспомнила она, как Услад не то со страхом, не то с презрением посмотрел на нее и шепнул то самое «ведьма»…

– Да, доченька. Надеялась я, что не случится такого. Но вишь, как оно все вышло. Теперь уж обратно не воротишь ничего. А люди… они что?.. Глупые да неразумные. Ты на них не серчай. Пришел Степан, Никифоров сын. Один пришел, остальные-то видимо побоялись к дому нашему в вечеру сунуться. А он-то парень не шибко умный, сама знаешь. Как в детстве бык его повалил, так  с чудинкой он стал. Вот его и послали, других-то  «смелых» не нашлось! – она горько усмехнулась. – Вот Степан и сказал, что к завтрашнему вечеру уйти мы должны. А если не уйдем, дом наш вместе с нами заколотят и сожгут.

– Вот как значит… – Агата поднялась, и уж больше не страшась холода да половиц деревянных, что сейчас будто изо льда были сделаны, подошла к окну.

И вновь примерещился ей тот самый, в синем кафтане. Будто стоял он за осиной, да глядел  на избушку их, словно знал, что сейчас Агата в окно выглянет.

Моргнула девушка – и нет как не бывало его. Знамо, померещилось. А вот березонька молодая, что росла у дома, да за которой Агата ухаживала, в зной поливая да зимой от зайцев ствол ее лапником еловым укрывая, да подвязывала по первости, чтобы не задел кто ненароком, сломана была – знак того, что дом ведьмин. Так его помечали, когда узнавали, что не обычная соседка с тобой рядом живет, а та, кто с темными силами дружит.