– Бабушка, а почему они здесь? Зачем приходили, да дома пожгли?Неужто гнева богов не боятся? – спросила маленькая Агата, после того как сарочины, награбив что успели, да в полон часть девок угнав, ускакали, оставив разоренные дворы.

Вихрем они  прошли по деревне, в каждый дом почти заглянули. Из каждого двора, где нажитым добром откуп взяли, а где и жизнью чужой. Только дом Яговны и обошли. Наверное, решили, что и жить-то там никто уж не живет – такой ветхий он был да неказистый.

– А разве ж проклятые могут чего бояться? – ответила тогда Яговна, – Боги их дома лишили, да скитаться по земле отправили. Вот и творят теперь сарочины бесчинства свои, да людей добрых пугают.»

Вот и сейчас смотрела Агата на пришлых. Вроде и кожа таким же цветом, как у нее, и глаза похожи. Да вот только говор другим был, и взгляд глаз –  злой, хищный.

Во второй раз довелось увидеть тех, кто не с миром пришел, не с добром. Грабить они пришли. Грабить и убивать. Да и в какой день!  Не чтят они богов, не боятся гнев их на себя наслать.

Раздался звон стали. И ветер донес до Агаты сладкий привкус крови, которая упала рудой на зеленую траву и окрасила ее в красный цвет. Словно не желая ждать своей очереди, и наперекор повелению Лета-Додолы, выросли на пригорке маки кроваво-красные оперед других цветов.

А воздух все наполнялся и наполнялся новыми звуками. Заржали кони, разнеслись крики  и брань над лесом, смешались они с детским плачем и бабьим воем. Затрещал огонь, который должен был зиму погонять, да вместо того перекинулся на березку молодую, украшенную лентами,  не жалея ее. Лизнул огонь жадный и скамью, на которой подарки для богини Лели лежали. А Зоряну, что на резном стуле сидела и богиню изображала, схватил один из пришлых, и довольно цокая языком, потащил к своей лошади.

– А ну отпусти ее! – узнала Агата голос Услада, который встал перед чужеземцем, держа в руках тяжелую дубину.

Замерло сердце, и сама собой в голове мысль появилась: а встал бы он, Услад, перед сарочином, будь на месте Зоряны Агата?

И тут же она мысли эти прогнала, потому, как и сама знала: не встал бы! То невеста обещанная, сосватанная. Жена будущая. Уж коли не заступиться за нее, так стыд и позор его и семью всю его ждёт. А Агата? Что она? Так, полуночное развлечение, та, с кем лишь украдкой можно ночи коротать.

И такая злость взяла Агату, что и пусть бы мечом Услада рубили сейчас чужаки, она бы и рада только была: за обман его, за честь свою девичью поруганную, за то что другой обещанный, ее в свои сети манил…

И тут за кустом калины мелькнул мужчина в синем кафтане. Стоял он будто в стороне, за всем наблюдая. Словно и не человек совсем, а истукан какой. И только глаза – темные, живые, с интересом вокруг смотрящие, говорили, что это все же живой человек. И вроде видно лицо его, а и не разобрать…

И тут, прямо у уха девушки раздался свист, и рядом с Агатой что-то пролетело, будто птица быстрая. Пролетело и упало, острым наконечником в сырую землю войдя, знай только, перья на древке на ветру едва покачиваются.

 Стрела…

Агата обернулась и увидела, как чужак вновь поднимает лук и натягивает тугую тетиву, метя наконечником стрелы в грудь Услада, да свистит свистом особым, своих предупреждая, чтобы на пути стрелы не встали.

И поняла девушка, что желание ее, то, о чем вскользь по злобе обманутого сердца подумала, в явь сейчас превратится да исполнится.

И такой страх душу затопил, что и дышать страшно! И заслужил Услад наказания. Но ведь жизнь отнятую не вернуть.

И от мыслей этих будто весь мир переменился: пропали из него краски, смолкли крики и шум, утихло ржание коней и лай собак, стих плач да брань чужеземная. А вокруг заплясали темные тени, черные, жуткие, ломаные, да корявые. Плясали они и у ног Услада, готовые схватить его да в землю утащить. Плясали у ног сарочина пришлого, который напротив стоял, собираясь Зоряну в качестве трофея победного да девки для развлечения забрать. Плясали они и у ног самой Агаты.