– Вот оболью тебя водой сегодня, и сваты тут уже ничего не решат, – твердо проговорил он, не отрывая взгляда от Агаты.

– А что ведьмой меня кличут и ведьмовским отродьем, не смущает тебя? Не боишься молвы худой? – глядя на него, спросила девушка, чувствуя, как сердце, что до этого будто коркой льда было покрыто, оттаивает, вновь в груди стучать начинает да жизнь чувствовать.

А Услад потянул ее за березняк молодой, туда,  где кусты дикого терна росли, да цветом белым покрылись сейчас. Потянул парень статный и молодой девушку туда, где увидеть никто не мог их.

– Моя ты, Агата, моя! Запомни это. А кто посмеет посмотреть на тебя, тому со мной дело иметь, – горячо и зло проговорил он, целуя ее в самые губы.

И жарким вышел тот поцелуй украденный, жарким да настойчивым.

Попыталась Агата Услада оттолкнуть, да куда там! Разве ж сдюжит тонкая да звонкая девушка против парня, словно медведя здорового, да в плечах широкого? Всем известно: валил Услад быка двухгодовалого за рога. Куда уж  ей совладать с ним!

Поцеловал он ее, а после и на землю уронил.

И как не противилась Агата, прося отпустить ее, да знай Услад только и шептал, что как увидел ее, так и запала она в самую в душу его. А уж как девицей стала, так и вовсе с ума его свела. Все мысли лишь о ней были. Видно, и впрямь не лгут, что ведьмина она внучка. Закружила голову парню бедовому, забрала себе сердце его и душу. Разве ж можно? Разве  бывает так, чтобы мысли и днем и ночью – и все о ней?А он и не против, коли и волшба это. И что милее Агаты в целом мире для него никого нет и желаннее. И жаркими были те слова, да злыми. И чего больше в них было, Агата так и не разобрала.

Да и куда там, до этого ли, разве, когда тебя  неволят? Силен Услад… И как бы не противилась Агата – а куда там!  Получил он свое.

А после рядом довольный развалился. И не заметил он даже, что по лицу Агатиному слезы текли горькие, да рубашка белая, нарядная в крови испачкалась.

– Моя ты, запомни это. И впредь моей будешь. Я тебя в шелка да парчу наряжать стану. Все каменья самоцветные, какие есть на земле нашей, твои будут. А что сваты к Зоряне пошли, так и пусть. Будет она женой мне по названию. Ты же женой мне по сердцу станешь. Негоже супротив воли родителей идти. А то ведь лишат всего. И будем мы с тобой скитаться, как безродные. Не в твоей же лачуге ветхой жить нам! А так будешь ты в злате да серебре ходить, всем на зависть. И никто косо не посмеет на тебя посмотреть, – сказал он и, встав, оправил рубаху и ушел к дружкам верным. Лишь напоследок добавив, что ночью сегодня, пока все спать будет, придет он к ней. И чтобы ждала она его, не засыпала.

А Агата кое-как после ухода Услада поднялась да до берёзки еле дошла. Привалилась она к ней, как к спасительнице. Упала в объятия ветвистые. Да разве боль свою дереву отдашь? Такую боль и объятия материнские, теплые, родные, не излечат. Куда уж дереву то сделать…

Прислонилась девушка к березе, глядя на гуляния и чувствуя в душе пустоту такую, что и ведром не вычерпаешь. И, не чувствуя под собой неверных ног, села на траву молодую зеленую, да глаза прикрыла, роняя слезы горькие.

И вдруг среди песен и смеха весёлого, что до Агаты словно издалека доносились, послышался звон метала, да топот коней, что сменился женскими криками.

Глава 5. Сарочины

Поднялась она и подошла к кустам, туда, где гуляния недавно были глядя. И увидела, как из леса выходят сарочины.

И вроде лицом они совсем не отличались от деревенских, и одежды их такие же были – так сразу и не отличишь и не скажешь, где свой, а где чужак пришлый. Разве что, присмотревшись, увидишь, что кафтаны у сарочин были все же чуть другие, на чужой манер пошитые. Не как принято у людей добрых, а запашные. Да разве ещё порой у кого нитями шелковыми вышиты были воротники. И хоть однажды лишь довелось Агате их видеть, хорошо она запомнила и тот день, когда они на деревню напали, и то, как бабка Яговна ее за печкой прятала, да богам молилась, чтобы обошла их дом беда.