Ночь у Марка выдалась трудная. Ему редко снились сны. Или он, как говорили специалисты, не умел их запоминать. Однако сегодня, вопреки обыкновению, грёзы оказались слишком яркими, чтобы развеяться при пробуждении. Причём странная склейка из эпизодов, объединённых общим сюжетом, занимала всё доступное пространство в голове и настойчиво просилась наружу. В итоге то ли погода настроила Марка на меланхолический лад, то ли молчание слишком затянулось, но он поддался-таки искушению разделить с женой творение своего подсознания.

– Сначала я находился в офисе, – вступил инженер-математик после короткой прелюдии. – Только стены и пол казались… Более свежими что ли.

В районе диафрагмы завибрировал гнусный моторчик, порождающий волны дискомфорта. Чувство тревоги обуяло Марка, хотя ничего постыдного вроде бы он сообщать не собирался.

– В окне видел кусочек неба. Ярко-голубое, ни облачка.

Супруга внимательно слушала. Её неоднородно-серые, похожие на текстуру мраморной плитки глаза наблюдали за сыном, который временно обрёл самостоятельность. А аналитическая часть рассудка между тем цепко выхватывала из мужнего рассказа важные детали.

– Перед собой я катил инвалидное кресло. На нём сидела бабушка, и меня, кстати, это совсем не удивляло.

До выхода в декретный отпуск Виктория занималась онейрологическими исследованиями. Этот раздел научной медицины, как известно, концентрировался на сновидениях и объединял специалистов в области неврологии, микробиологии мозга, психологии и психиатрии. Нет, жена, конечно, не являлась практикующим психологом или психотерапевтом, но про сны знала поистине много, а самое главное – умела их трактовать. Что, вероятно, и послужило для Марка причиной смятения.

– Может, мне не запомнилось начало, но в тот момент я откуда-то точно знал, что ходить она не могла из-за какой-то аварии. А нейродегенерация мешала восстановлению.

Онейрология, как и любая другая система упорядоченного знания, проделала огромный путь от повсеместного отрицания до вынужденного принятия накопленной фактологической базы; от фантастических перспектив первых открытий – до засушливого занудства теоретических основоположений. Вот только на заре своего существования она, подобно родственной сомнологии, была осквернена множественными домогательствами аферистов и проходимцев, из-за чего среднестатистический обыватель до сих пор воспринимал её со скепсисом.

Впрочем, аналогичному оскорбительному отношению ныне подвергались вообще все виды интеллектуальной деятельности, связанные с чем-то абстрактным и не поддающимся непосредственному практическому употреблению. Предшествующая эпоха бесконтрольного информационного блуда породила общество с рефлексом недоверия ко всему, что оно видит и слышит, а в особенности – к тому, чего не понимает. Иногда это недоверие, произрастающее на ниве агрессивного невежества, оборачивалось массовым противодействием и саботажем, а иногда, увы, насилием.

Марк не понаслышке знал, что такое современный луддизм. Более того, однажды ему предстояло лично столкнуться с самыми радикальными представителями данного движения.

…Что-то плотное и тяжёлое, словно таран для штурма средневековой крепости, врезалось в поясницу. Боль мощным электрическим разрядом поразила нервную систему, из надпочечников в кровь хлынул адреналин…

Непрошенный, взявшийся буквально из ниоткуда образ, будто клинок неуловимого ниндзя, вспорол ткань реальности. Марку потребовались все имеющиеся у него силы, чтобы удержаться и не соскользнуть во тьму помешательства. Прежде чем рана зарубцевалась, а пространство-время вновь обрело целостность и согласованность, инженер-математик успел заглянуть в жуткую бездну, полную беспорядочных событий, мест, имён и ассоциаций. Тех, что были. И тех, что будут.