Через десять минут они сидели в гостиной с кружками в руках. Перед ними на журнальном столике красовалась раритетная пиала с засохшим печеньем, которым хозяйка решила попотчевать внука. На правом подлокотнике дивана светился планшет, куда Марк в ходе разговора периодически подглядывал и, водя по экрану белым стилусом, вносил некие записи.

Беседа их начиналась вполне безобидно, с малозначимых комментариев о делах насущных. Но совсем скоро, благодаря простейшим уловкам сотрудника НТЦ, они сосредоточились на событиях минувших дней. Естественно, основным рассказчиком являлась Наталья Николаевна, тогда как Марк лишь направлял её мысль осторожными уточнениями либо вопросами.

– А ты в каком году ездила туда? – продолжал он свой странный допрос.

– Куда? – вынырнула из трясины задумчивости подуставшая бабушка.

Внук пригубил тёплой жидкости, позволяя рассосаться вновь набухшему в середине груди комочку раздражения, и коротко уточнил:

– На юг.

– Ну как не ездила-то? – задрала подбородок женщина. Дряблая кожа на её шее натянулась, подобно мятой ткани. – Ездила. С тобой ездила. Не помнишь что ли?

Марк поставил кружку на столик и стилусом начертал на экране планшета несколько слов. Чёрная линия змеилась по белой поверхности дисплея вслед за наконечником.

– Я про вашу поездку на машине.

«Стоит ли ей подбрасывать дополнительные маркеры? Или сама справится?» – гость пожевал губами, взвешивая все за и против. Однако ответа так и не последовало, поэтому он отринул колебания и добавил сухих дровишек в тлеющий костерок её памяти:

– С дедом, папой и… дядей.

– А-а-а! – радостно протянула Наталья Николаевна. – Да-а! Хорошо съездили!

Внук поморщился и еле слышно пробурчал:

– Господи боже мой.

Никто в здравом уме никогда не назвал бы ту трагическую поездку хорошей. Младший сын бабушки, тринадцатилетний Андрей, попал тогда под машину, ударился головой при падении и вскоре скончался. Куда уж лучше, правда?

Видимо, мужчинам в их семье на роду было написано умирать на чужбине. Сначала дядя, потом через восемнадцать лет папа. Да и самому Марку придётся однажды обнаружить себя, старого и больного, в другой стране, даже на другом континенте.

– В каком году-то? – вернулся он к ключевому вопросу.

– Дай-ка подумать, – хозяйка всмотрелась в фотографию на полке. – Максимчик пропал в каком году? В двадцать третьем? Или в двадцать втором? Когда война-то началась?

Теперь помощи от внука женщина ждала напрасно, тот молча наблюдал за её лишённым статичности выражением лица. Оно постоянно менялось, перетекало из одного состояния в другое, словно зацикленная анимация с использованием визуального эффекта плавной трансформации – так называемого морфинга.

– Погоди-погоди. Сейчас вспомню, – бабушка, как не выучивший стихотворение ребёнок, пыталась отсрочить миг неизбежного разоблачения.

Брови Марка с каждым ударом сердца всё ближе сползали к переносице, но он продолжал молчать.

– Ровно пять лет прошло с моря, когда сообщили, что… – Наталья Николаевна запнулась. – Когда Максимчик пропал. Это я хорошо запомнила. Мы ездили… Когда? В тот год ещё метро взрывали!

– Бабушка, – ровным голосом прервал её внук, растратив последние капли терпения. – В две тысячи семнадцатом мы ездили на море с родителями. Мама, папа, я и ты в качестве няньки. Мне тогда четыре года было.

– Ну да, а я про что говорю? – вскинулась женщина, готовая к обороне. – В две тысячи семнадцатом, я и говорю!

– А я спрашиваю, – гнул своё Марк, – про вашу поездку с дедом, папой и дядей! На машине, на море! – чеканил он. Раздражение вновь начало набухать колючим шариком в груди. – Меня тогда даже в планах не было!