Джамидеж привез меня к небольшой каменной гряде, будто костяной нарост исказившей ровную поверхность долины. Черный камень наслаивающимися друг на друга плитами выходил из земли, создавая естественный навес, куда не задувал ветер и не попадали дождь и даже солнечный свет. На участке голой земли под скалой виднелись черные следы костра.

– Вот и добрались, – подтвердил конь, тряся головой, – там в глубине должен быть хворост, если боги благоволят тебе.

– Спасибо, – не зная, что еще сделать, я потрепала коня по шее, и, к моему удивлению, он подался на встречу моей руке, принимая ласку. Будь он хоть сто раз говорящим и волшебным, Джамидеж все же оставался конем.

Погладив его еще немного, я спешилась и заглянула под каменный навес. Сумерки сгущались, и там царила почти непроглядная тьма. Мне пришлось двигаться на ощупь, силясь найти припасы, оставленные другими путниками или охотниками, и мне повезло – мои руки наткнулись на кучу хвороста, сваленного в самой дальней и сухой части навеса, где высота его не превышала локтя.

Разведя костер, я расседлала Джамидежа и почесала ему натруженную потную спину и бока – альп воспринял это с большим энтузиазмом и сообщил, что я, наконец, поняла, как обращаться с существами его породы. Это заставило меня улыбнуться, но только так, чтобы он не видел. После Джамидеж ушел пастись, а я, быстро слепив и поджарив на огне пресную лепешку, расстелила на земле под навесом войлочную попону, подложила под голову седельную подушку, накрылась буркой и уснула все тем же беспокойным полным видений сном.

Разбудили меня голос Джамидежа и яркий солнечный свет, пробивающийся сквозь закрытые веки.

– Сколько можно спать! Разве подобает гуащэ отлеживать бока до полудня? Отец тебя совсем разбаловал!

Альп громко заржал. Открыв глаза и щурясь от яркого солнца, я увидела перед собой его морду. Высота каменного навеса не позволяла коню подойти ко мне вплотную и даже дотянуться до меня носом, и он раздраженно стоял там, куда мог пролезть, бил копытом землю и махал из стороны в сторону роскошным хвостом.

– О, проснулась, наконец, – всхрапнул Джамидеж, – вставай и отправляемся. Иначе не доберемся до аула до ночи.

– Хорошо, хорошо, – промямлила я, поднимаясь и едва не влетев лбом в нависающую надо мной скалу. Заметивший это Джамидеж лишь громко фыркнул и ушел щипать сочную горную траву.

Все еще щурясь от яркого света, я выбралась из-под навеса, послужившего мне приютом этой ночью, и обомлела. В золотом сиянии солнца долина преобразилась. Сочная трава волновалась на ветру, как воды озера, отливая серебром. С наступлением дня раскрыли свои бутоны многочисленные цветы разнотравья – куда больше, чем вечером. Горный луг почему-то напомнил мне подаренный отцом серебряный пояс с драгоценными камнями, пояс джинов. От красоты перехватило дыхание, но воспоминание об отце напомнило мне, зачем я здесь, будто обдав сердце кипятком. Я быстро собрала вещи, оседлала коня, и мы снова двинулись вперед.

Всю дорогу вверх по долине Джамидеж бурчал о том, что я слишком нежная и нерасторопная для такого путешествия. В его словах я слышала упрек в том, что я женщина, что у Шертелуко нет сына, и мне нечего было возразить ему. И все же я старалась не давать колким замечаниям альпа подточить мою решимость.

Когда мы достигли наивысшей точки долины, из-за склона показались две горделивые вершины Ошхамахо. Несмотря на погожую погоду, гора скрылась за низкими облаками, напоминающими белую папаху. И все же грандиозность горы, нависающей над всем вокруг, по-прежнему так же восхищала.