В те дни, когда Авинаш начал посещать приемы в особняках европейцев, о младшей дочери почтенного месье Ламарка, давно уже не появлявшейся в обществе, слухи ходили самые разные. Известные своей близостью к Джульетте женщины утверждали, что Эдит заболела и уехала поправлять здоровье в Германию, другие со знанием дела говорили, что она, окончив школу, осталась жить в Париже. Но в принципе, у всех дам, отдыхающих на шезлонгах возле декоративных прудиков со статуями-фонтанами в своих садах, как и у их мужей, распивающих джин и дымящих сигарами на террасах особняков, имелась своя версия, куда исчезла Эдит, и казалось, будто вся европейская диаспора Борновы задалась целью во что бы то ни стало просветить Авинаша на сей счет.

– У бедняжки, увы, развилась очень тяжелая болезнь. Все легкие охватила. И Джульетта отправила ее в Германию на горячие источники. Девочка по-прежнему там.

– Да-да. Я тоже об этом слышала. Она в санатории в Швейцарии.

– Насколько мне известно, все же в Баден-Бадене.

– Вздор! После школы Эдит хотела остаться на некоторое время в Париже, влиться в литературные круги. Я это от нее сама слышала.

– Только между нами, месье Пиллаи, но все дело в том, что Эдит стала метрессой одного начинающего поэта. Живет теперь в мансарде где-то в районе Монпарнас.

– Да нет же, дорогая моя, все не так! Эдит вступила в какое-то движение писательниц-феминисток в Париже. Они там борются за права женщин.

– Да-да, и спят не с мужчинами, а с женщинами.

– Ах, не могу поверить! Чтобы малышка Эдит – и с женщинами?

– Ну и молодец, что не веришь. Потому что она и правда любовница одного известного поэта. И еще она зарабатывает тем, что позирует обнаженная какому-то художнику.

– Бог ты мой, да разве у нее есть нужда зарабатывать?

– Ох, и не спрашивай, mon cher. Перед смертью Шарля его компания шла ко дну, но Филипп Кентербери, его зять, всех спас. Если б не он – только я вам этого не говорила! – дела семьи были бы плохи. И вроде Филипп даже купил компанию, так что теперь «Ламарк и сыновья» впору переименовывать в «Кентербери и помощники».

Вот что знал Авинаш, когда шел в тот вечер на прием к Джульетте.

В зале стоял гул множества голосов; гости пили поданный на серебряных подносах ликер и тихо беседовали. Авинаш не сразу догадался, что показавшаяся в дверях молодая женщина с горящими глазами, одетая в винного цвета платье, и есть та самая младшая дочь госпожи Ламарк. Да и как ему было догадаться, ведь он не знал ее. И она разительно отличалась от своей матери.

Он вспомнил, как Джульетта ураганом ворвалась в зал и прокричала:

– Дорогие мои друзья, я счастлива видеть вас здесь! Прошу прощения, что задержалась. В последнюю секунду я решила проверить, как дела на кухне. Вы ведь меня знаете, мне непременно нужно убедиться, правильно ли выложены на подносах икра, сыр, сельдь. Как я и предполагала, без моих волшебных рук все бы пошло не так. Так что еще раз прошу меня простить!

На ней было зеленое шелковое платье, открывавшее грудь персикового цвета. Отблески красно-желтого пламени из камина падали на ее волосы, вызывая желание прикоснуться. На вкус Авинаша, черты лица мадам Ламарк были немного острыми, но, несомненно, приятными. И в ней чувствовалась сила. Царившая в зале атмосфера разобщенности с ее появлением вмиг рассеялась; Джульетта, порхавшая, как бабочка, от одного гостя к другому, целуя и пожимая руки, без труда связывала всех общей беседой.

– Добрый вечер, Питер, mon cher. Как хорошо, что ты пришел! Мы ведь с вами соседи, а встретиться все никак не удается. Как мама? Жаль, что она не смогла прийти. Ну, ничего, скоро я ее сама навещу. А твой милейший брат Эдвард еще не вернулся из Нью-Йорка? Даст бог, этим летом, верно?