Рука Джульетты невольно взметнулась ко рту. Такого она не ожидала. Дотянулась до стоявшей у изголовья тумбы, взяла из припрятанных в ящике сигарет одну и вставила в мундштук из слоновой кости. Подождала немного, но опомнилась, что зажечь сигарету некому, и щелкнула зажигалкой. Когда она заговорила, голос ее был низким, как у дочери.

– Я была молода, Эдит. Меня выдали за пожилого мужчину. Отец твой в те годы дома не появлялся. Даже детей своих не признал бы, встреть он их на улице. Ты хотела правды? Вот она, правда, дочка. Гости за ужином и те оставались за столом дольше месье Ламарка; они ласкали мое юное сердце словами, которых он даже не знал. А месье Ламарк все время был либо в командировках, либо в «Европейском клубе», либо в клубе «Йени Кулюп». Всегда где-то со своими дружками. Или же закрывался в библиотеке, писал и писал проклятую книгу. Если уж ты намерена выставить его жертвой, то знай, что и за ним немало грехов водилось.

Эдит кусала ногти. Перед глазами стояла картинка, как перешептываются, прикрываясь веерами, соседки, проводившие долгие послеобеденные часы в саду или на веранде. С детской проницательностью она с самого начала знала, что говорят о ней. Пока ее друзья бегали, где им вздумается, она, притворяясь, что завязывает шнурки, останавливалась неподалеку от сплетниц и прислушивалась. Их слова, отрывочные и не всегда понятные, откладывались в памяти, как камешки, найденные на берегу, в жестяной коробке.

«А потом, милая моя, месье Ламарк как схватил этого афинянина за шиворот!» – говорила одна.

«Ах, mon dieu, какой ужас!» – откликалась другая.

«Боже милостивый, так он и сам глупец!»

«Ах, оui. Он ведь дом купил… и нанял в порту грузчиков, чтобы пианино принесли: всем нам известная дама любит играть».

«Ти романтико![24] Месье Ламарк, должно быть, знатно его потрепал? А дальше что?»

«Ох, и не спрашивай. Этот молодой франтишка-торговец, весь изодранный, насилу на улицу вырывался…»

«Да ты что…»

«Ну да. А после сел на первый же корабль и назад, на родину…»

Если женщины замечали Эдит, все еще завязывающую шнурки, они замолкали, но чаще следовало продолжение:

«Ну а ребенок?»

Повисающее за вопросом многозначительное молчание вселяло в Эдит тревогу, ожидание чего-то ужасного. Но сейчас ее окутывало удивительное спокойствие. Как будто новость, принесенная адвокатом, залечила старую рану. В сердце потихоньку начали пробиваться другие чувства: легкость, радость, волнение… Нет, скорее триумф?

Она взглянула на мать. Все те маски, которые Джульетта годами отрабатывала перед зеркалом, исчезли – она курила, глядя прямо перед собой. Эдит впервые видела мать настолько искренней, настолько обнаженной. Справившись с волной паники, что захлестнула ее в первые минуты, Джульетта расслабилась, и Эдит увидела в ней ту мать, по которой скучала все детство. Неужели разделявшая их стена рушится? О нет, только не сейчас. Не время смягчаться, потому что праведная ненависть все еще искала выхода.

– А дом на улице Васили? – спросила она ледяным тоном.

– Он хотел, чтобы я бросила твоего отца и сбежала с ним в Афины. Подумать только! Какая дерзость! Конечно, я отказалась. Но он все не отставал. Купил тот дом, чтобы быть ближе ко мне. Собирался якобы переехать в Смирну! И дом обставил так, словно я собиралась в нем жить. Так продолжалось довольно долго, но потом твой отец крайне доходчиво все ему объяснил… Мечтатель этот Николас, и больше никто!

Эдит резко остановилась посреди комнаты. Она кое-что вспомнила. Что-то, о чем не думала многие годы. Сон, а не явь, но теперь этот сон, кусочек за кусочком, всплывал в ее памяти.