– Не сегодня, – почти выкрикиваю я и откидываюсь назад, оплетаю его корпус бедрами, желая больше этой разносящей на куски боли. Пусть лучше страдает тело, чем душа. – Сильнее.

Гордей стонет сквозь сжатые зубы, двигается во мне плавно, но с каждым толчком ему все труднее и труднее сдерживаться.

Я пытаюсь удержать, сохранить чувство режущего дискомфорта, но оно трансформируется в возбуждение, тяжелое, все возрастающее, такое, от которого внизу живота все набухает от прилившей крови.

– Люблю тебя, – он кладет руку мне на живот, прижимает, и ощущения от его движений становятся еще ярче. – Моя девочка…

Отворачиваюсь от него, сжимаю зубы до скрипа, чувствую, как по вискам струятся горячие слезы. Так больно это слышать. И еще больнее оттого, что не могу ответить.

Его толчки все сильнее, увереннее, поцелуи в шею, ключицы все жестче и больнее.

– Не хочешь смотреть на меня, – закусывает мою кожу. – Хорошо.

Выходит из меня резко, разворачивает к себе спиной, распихивает мои ноги по сторонам и подтягивает к себе мою попку, входит глубоко так, что его яйца бьются о промежность.

– Не смотри, – стонет он. – Представь, что это он.

– И представлю, – огрызаюсь я, содрогнувшись от новой волны боли и обиды, от которой сердце еще отчаяннее начало колотиться о ребра. – Еще как представлю.

Он сжимает мои бедра, возможно, оставит следы, запускает руку под меня, касается клитора, проходится второй ладонью по моей спине. Неожиданно замедляется, а потом и вовсе выходит из меня.

– Прости, – отодвигается дальше по кровати. – Прости, что я… И за сегодня прости. Мне жаль, что ты запомнишь это так. Уверен, ты хотела бы, чтобы все было по-другому. Прости меня.

Поднимается, отворачивается, трет ладонями лицо.

– Знаешь, почему у меня ни с кем не было? – спрашиваю, морщась от дискомфортной боли внизу живота, глядя на кровавые пятнышки на простынях.

– Не знаю, – устало выдыхает он.

– Я всегда думала, что это будет с тобой. Не важно как и где, но с тобой, – сажусь, притягиваю к себе коленки и обнимаю их. – А потом ты меня бросил, а я так и не смогла это в себе поменять, и каждый раз, когда кто-то меня касался, это казалось мне чем-то неправильным. Вот такая я дура, Гордей. Даже с Русом не вышло.

– Теперь неправильным тебе кажусь и я, потому что ты помнишь другого меня, верно? – хмыкает он.

Я соскакиваю с кровати, оборачиваю простыню над грудью и сажусь на колени перед ним, касаюсь его щеки, очень хочу, чтобы Гордей на меня посмотрел.

– Я помню тебя другим, без дурацкой бороды. Я помню свою веру в то, что ты всегда будешь только со мной, а я всегда буду принадлежать тебе, – всхлипываю. – И мне так больно от этого.

– Если я ее сбрею, ты снова скажешь, что я ничтожество, – улыбается он, гладит меня пальцем по щеке. – Она мой щит. А я тебя слишком люблю, чтобы меня не задевали твои слова.

– Я слишком люблю одно ничтожество, – говорю с трудом преодолевая слезный ком, парализующий горло, – чтобы меня не задевали его поступки. Прости за машину.

– Прости за все, – сползает ко мне на пол. – Иди ко мне.

– Отмотай время на пять лет назад, прошу тебя, – обвиваю его шею руками, позволяю простыне соскользнуть и прижимаюсь к нему. – Ты же все можешь…

– Только ты всегда так думала, – невесомые поцелуи ложатся на мои скулы, шею, ключицы, нежные руки поддерживают спину. – А оказалось, что без тебя я ни черта не могу.

– Все ты можешь, – шепчу ему в губы, трусь о них носом. – Я так много тебе врала. Ты не ничтожество. И я тебя не ненавижу.

– Спасибо, – Гордей целует мою грудь, обводит языком сосок, втягивает его, перекатывает во рту. – Давай останемся вместе? Хочешь, я пойду к психиатру, чтоб не пугать тебя?