Сейчас объяснить, что такое эта самая кремлевка, трудно и даже странно. Современные люди рискуют не понять, потому что такое уродство могло существовать только при тоталитарном режиме советской власти и имело целью насаждать неравенство, зависть и злобу. Разделяй и властвуй!

«Кремлевка» полагалась избранным, большим начальникам, которые, как правило, были номенклатурой премьер-министра, как мой отец, или «самого», для того, чтобы сделать этих людей абсолютно зависимыми от власти. Она давала немыслимые привилегии: элитные санатории, прекрасное медицинское обслуживание, бесплатные лекарства и экзотические продукты питания.

Всего этого не было у обычных людей, в обычных магазинах и аптеках. Простые люди никогда не видели таких больниц и санаториев, не ели такой еды. Некоторые, правда, догадывались. И эта власть не боялась почему-то своих обделенных благами подданных! И если сегодня молодым людям рассказать про эту советскую аномалию, тебя не поймут и не услышат. Жизнь другая.

А тогда, давно, более сорока лет назад, у меня в родительской квартире был полный холодильник «кремлевских» продуктов, и мне совсем не хотелось есть их одной. Кто-то должен был разделить со мной трапезу. И этим «кем-то» оказался Гена. Не прошло и года, когда я ему, наконец, позвонила. Он оказался совсем рядом, в одной остановке на метро, и уже через полчаса был у меня.

Мы сидели за уставленным родительской, очень красивой посудой, столом, с салфетками в серебряных кольцах и подставками под вилки и ножи.

Меня всю жизнь учили держать нож в правой, а вилку в левой руке, я многое знала про то, как вести себя за столом. Об этом всегда заботился мой папа – гурман и знаток этикета. И меня тогда совершенно поразил Гена, который очень красиво ел и с таким умением обращался со всеми многочисленными предметами, выставленными мной на стол из желания поразить его воображение, из вредности и глупости.

Я знала, что он вырос в совхозном бараке, в очень бедной семье, был седьмым и последним ребенком, а шестеро, что были перед ним, все умерли. Он жил вдвоем с мамой, которая, потеряв всех детей кроме него, всегда смертельно за него боялась. И поэтому он бегал от ее опеки, но никогда не обижал и очень ее любил.

Я смотрела, как Гена ест, подкладывала ему, подливала и тогда начала понимать, что бывают, оказывается, на свете врожденная интеллигентность, красота и изящество. Это было открытие!

Мы просидели так со свечами допоздна и говорили, говорили… И было нам обоим бесконечно интересно друг с другом. Очень поздно, только-только, чтобы успеть нырнуть в метро, Гена ушел и оставил мне свои рассказы.

Уже несколько лет назад, еще в институте он начал писать, но до этого дня я ничего не читала. Поэтому, может быть, не ждала увидеть чего-то интересного и оставила у себя его рассказы больше из вежливости.

Я убрала со стола позолоченную посуду, вымыла ее и пошла спать. В постели лениво взяла в руки напечатанные на машинке листки, начала читать и… в эту ночь не спала ни одной минуты.

То, что я прочитала, произвело на меня оглушительное впечатление! Это была потрясающая проза! Пронзительная, мастерски написанная, событийная, с бесконечной выдумкой и наполненная добром и сочувствием к человеку вообще и его собственным героям в частности. Это были работы зрелого мастера и очень доброго человека.

Весь день я ни о чем больше не могла думать, только о том, как я расскажу ему о своих чувствах, о том, как я потрясена всем, что прочитала. С трудом дождалась вечера. Наконец, позвонила ему и попросила прийти. Я так волновалась, что ни о какой позолоченной посуде и мысли не было! Скорей бы его покормить после работы и говорить, говорить про его рассказы, про него самого, расспрашивать, тормошить и узнавать как можно больше!