– Уверен, уверен! Спасибо, мамочка! Я всегда знал, что ты самая добрая!

Люка, Людмила Андреевна, Димочкина двоюродная бабушка по отцовской линии, в общем, чужой мне человек, прожила у нас дома восемь лет.

Люка, сестра моего свекра, доброго, образованного и безвольного перед своей женой человека, жила в доме своего родного брата в качестве приживалки и домработницы. Свекровь моя, властная, грубая женщина-начальник всегда бедной Люкой помыкала, неприлично на нее орала и очень не любила. Она, вообще, никого, кроме себя, не любила. Ну да Бог ей судья. Не о ней речь.

Сама Люка была покорная, бессловесная и от такой поганой жизни – злая. Никого не любила, пока не родился Димочка. Все в ее жизни изменилось, когда я принесла домой маленький комочек, смуглый, с темными волосами и вместо носа – две дырочки.

Она застыла, глядя на Диму, и больше уже не могла отойти от него ни на шаг. Я никогда не встречала такой всеобъемлющей, преданной любви к маленькому человечку. По большому счету, она и бабушкой-то была ему постольку-поскольку. Так, десятая вода на киселе. Но это не имело никакого значения. Она его любила, и все! Всю свою нерастраченную нежность и заботу Люка обратила на Димочку, и мне кое-что доставалось от этой любви только потому, что я его родила. Ну, и конечно, в благодарность за то, что приютила в нашей коммуналке.

Я заболела. У меня была высокая температура, я кашляла и с постели не вставала.

Пришел Гена, увидел эту грустную картину.

– Людмила Андреевна, пожалуйста, постелите мне на раскладушке в Лениной комнате. Я остаюсь.

– Как это? Нельзя.

Люка грудью встала на защиту моей нравственности.

– Это не обсуждается. Я остаюсь.

Совершенно неожиданно для всех, и для меня в том числе, это было сказано Геной жестко и безапелляционно. Всем стало понятно, что спорить не надо, надо выполнять.

Люка устроилась работать нянечкой в детский сад, куда ходил Дима, и когда мы переехали из коммуналки в отдельную квартиру, она тоже переехала с нами.

Дима вырос, учился уже в классе восьмом, а Люка все еще жила с ним в одной комнате, уже не в коммунальной, а в отдельной маленькой, кооперативной квартирке, которую я купила на деньги, заработанные на абитуриентах.

Я готовила ребят для поступления в университет, медицинские и прочие химические институты. Начала с детей знакомых врачей, денег с них, конечно, не брала и называла их «поцелуйные», то есть, дети моих друзей. И все они поступали в институты, и мой предмет сдавали, как правило, хорошо. Этот «поцелуйный» опыт очень пригодился, когда я стала репетиторством зарабатывать. И по тем временам совсем неплохо.

Через восемь лет Люка получила от государства комнату и поехала доживать без нас.

Наш Димочка благополучно отслужил после окончания института полтора года в конном полку под Москвой и вернулся домой целый и невредимый. И… загулял. Жили мы тогда уже не на окраине Москвы, а в самом центре, на Чистопрудном бульваре, прямо напротив театра «Современник». Все наши друзья и знакомые, конечно, часто наведывались к нам. Там было уютно, красиво и весело. Мы всегда любили гостей. А уж не зайти к нам после спектакля! Такая глупая мысль просто никому не приходила в голову. Двери дома были открыты и для наших, и для Диминых друзей.

Вернулся Дима из армии почему-то при деньгах. У нас денег не брал, каждый вечер куда-то отправлялся вдвоем с Федей Бондарчуком (они вместе учились во ВГИКе и вместе служили) и возвращался чаще всего на рассвете, или вовсе к утру. И каждый раз я волновалась за него. Телефонов мобильных еще не было, из уличных телефонных будок Дима звонить не хотел и вообще не хотел никакой опеки, дорвался до свободы и как все двадцатилетние считал себя абсолютно взрослым и самостоятельным. Материальная независимость от родителей была не на последнем месте.