Я была полна решимости позвонить ему и все выспросить и даже не задавалась вопросом, почему мне это важно. Важно, и все!

Прошел год прежде, чем я позвонила Гене, и то случайно. За этот год случились всякие события, определившие мою жизнь таким образом, что мне было не до него, и вообще, ни до кого. Я рассталась с человеком, которого любила, и была глубоко несчастна. Именно так я себя ощущала, поэтому никого не хотела видеть и тем более делиться с кем-то своим горем. А Гена, конечно, и без всякого моего рассказа мгновенно все бы про меня понял. Ему бы особенно и спрашивать не пришлось, сам бы все увидел. Он и раньше все про меня понимал. Потому что любил.

В этом, собственно, весь фокус. Гена понимал про меня все и всегда. Всю жизнь. Я еще только собираюсь что-то сказать, а он уже знает что, о чем, про кого. Можно не продолжать, даже не интересно. Между нами была такая связь, которая возможна только, если два человека направлены друг на друга, бегут друг другу навстречу и ЛЮБЯТ, любят так, что связь становится неразрывной, взаимопонимание полным, почти абсолютным. И тогда Бог ставит на таких людях свою отметку как награду за умение любить и жить для другого человека. Думаю, мы с Геной оба были отмечены Богом, особенно он. Я просто не сомневаюсь в этом!

Мне было 30 лет. Мы с моим семилетним сыном жили вдвоем в коммунальной квартире с многочисленными соседями, каждый из которых заслуживает отдельного рассказа. Паноптикум, вообще-то.

Через стену от меня жила тетя Катя. Ей было восемьдесят лет, она не ходила пешком, только бегала. Все ещё работала, представьте, уборщицей на фабрике! В восемьдесят-то лет! Почти всю жизнь она прожила в этой квартире, которая, как она сама говорила, «в мирное время» принадлежала семье, где тетя Катя работала кухаркой. После переворота 1917-го года квартиру у хозяев, конечно, отняли, комнаты перегородили, получилась классическая коммуналка. И тете Кате оставили крохотную комнатку, метров восемь.

Зато в этой комнате была печка с изразцами. Она отапливала и мои две комнаты тоже. Печку можно было топить, что тетя Катя время от времени и делала с большим удовольствием. И тогда у нее и у нас становилось тепло и уютно, как никогда не бывало при обычном паровом отоплении.

Тетя Катя фантастически вкусно готовила невиданную еду из того «мирного времени». Не жалела на это своих скудных денег, бегала к метро в магазин «Дары природы», покупала там рябчиков, куропаток, ощипывала их, потом что-то такое с ними производила, что даже едой не назовешь, так это было вкусно!

Я подсматривала. И кое-чему научилась. Однажды я увидела, как она в кастрюлю с кипящим куриным бульоном бросила массивную пробку от старинного стеклянного графина. Это еще зачем!?

Заинтригованная столь необычным поварским приемом, я взяла ручку, бумагу и, обложившись учебниками по химии, задумалась. В конце концов, я разгадала загадку совместимости курицы с частью графина и даже написала несколько химических реакций, объяснивших мне этот удивительный процесс и вполне удовлетворивших мое любопытство. Но откуда неграмотная, расписывающаяся крестом тетя Катя могла понимать суть процесса размягчения старой, жесткой курицы, так и осталось загадкой. Просто она долго жила на свете. Вот и весь ответ.

Самое увлекательное зрелище было, когда приходила Пасха! Тесто для куличей тетя Катя месила до тех пор, «пока не слипнутся половинки». Она так говорила. Зато, что это были за куличи! Вы таких не пробовали! А сама творожная пасха просто таяла во рту. Это был сладкий поцелуй Бога! Не будь я комсомолкой, воспитанной советской властью, после тети Катиной пасхи – самое время было поверить в Бога.