Я с новым рвением начал обучаться иностранным языкам. К немецкому и французскому прибавилась латынь. Она тоже давалась мне тяжело, но я зубрил и в конце концов за те два года неплохо её освоил.

И снова я учился оказывать первую медицинскую помощь.

– С насморком прожить можно, голубчик, хоть и затруднительно, конечно, бывают осложнения, но я не об этом, – говорил Вениамин Ильич. – Другое дело – глубокое ранение, скажем, от капкана. Если вовремя кровь не остановить, долго можно не протянуть.

В тюрьме я начал писать стихи. Безграмотные и нескладные. Но врач меня подбадривал, говорил, что не всегда всё удаётся сразу.

За весь срок, что я отсидел, мне встречались разные люди. Были и запутавшиеся, как я, мальчишки, и ярые уголовники, проповедовавшие воровской закон, и мелкие жулики. Но чем ближе было моё освобождение, тем интеллигентнее становились заключённые. Среди них были актёры, композиторы, режиссёры. И были они «политическими». Моя судьба была похожа на судьбы их всех лишь этой камерой.

Так прошли шесть лет моей жизни. Долгие, мрачные, сырые, с запахом гнили, смрада и пионов.

Глава 6. С чистого листа

Долгожданный вкус свободы! Я шёл без конвоя по летним улочкам моего родного края, шёл медленно, вдыхал аромат цветущих садов.

У меня не было ровным счётом ничего. В нагрудном кармане рубахи, той самой, в которой меня увезли в колонию, и которая мне стала изрядно мала, лежали новенький паспорт на моё имя, двенадцать червонцев – по два червонца за каждый год работы в тюрьме – и справка о том, что я, такой-то, такой-то, с 1 июля 1931 года по 1 июля 1937 года отбывал наказание в указанном месте за разбой.

Первым делом я отправился на рынок. Купил рубаху, брюки и туфли. Все вещи были поношенные, но в отличном состоянии. Я сразу переоделся в купленное, а всё, что снял с себя, тут же продал.

Затем я отправился в своё училище, чтобы забрать диплом. Выдали мне его с брезгливостью и хамством.

Далее мой путь лежал в райцентр. Я был согласен на абсолютно любую работу, даже несмотря на то, что у меня было образование.

Тучный лысый мужчина с красным лицом и глубокой морщиной на лбу внимательно рассматривал мой паспорт и диплом.

– Позвольте узнать, а где вы работали шесть лет? – наконец спросил он.

– Нигде, – честно ответил я.

– Как это «нигде»? Чем же вы занимались? Тунеядствовали?

Я нехотя достал справку об освобождении.

– Вон! – закричал мужчина и указал на дверь.

– Не прогоняйте! Умоляю! – взмолился я, – я всё осознал! Я исправился! Работать хочу! Во благо нашей Родины, во благо общества! Я многое умею. Даже языки знаю: французский, немецкий и латынь.

– И где же вы языкам обучались? – спросил он с усмешкой, глядя на мой диплом, – уж не в тюрьме ли?

– Да, там.

– Что я могу сказать: работники-языковеды мне ни к чему. Прощайте!

– Возьмите меня к себе, пожалуйста!

– А как я буду смотреть в глаза подчинённым, когда представлю им уголовника – нашего будущего работника? Да и кем, кем я вас возьму? У вас совершенно нет опыта работы.

– Хоть пастухом! Овцам и козам не надо объяснять, что я сидел в тюрьме.

– Им и языки ваши без надобности. Вот что, Сергей Николаевич, – сказал мужчина, ещё раз взглянув в паспорт, и запнулся.

– Да, да, – с надеждой произнёс я.

Мужчина о чём-то напряжённо думал. Смотрел то в паспорт, то на меня. Так продолжалось несколько минут, а я весь вытянулся от напряжения, будто вырос. Наконец он нарушил молчание: