Примечательно, что в то время как женская анатомия и биомеханика приближается к обезьяньей, мужчины под влиянием моды деградируют, приобретая «аномально женоподобное строение ног» (Vischer 1859a: 101). В данном случае речь идет прежде всего о визуальном впечатлении, производимом узкими брюками в сочетании со скругляющимися и прилегающими к бедрам полами сюртука: в очертаниях мужской фигуры «появилась линия, сужающаяся от бедра к колену, а вместе с этим видимость женского строения коленей» (Ibid.). Однако при этом Фишер отмечает, как подобный покрой мужской одежды меняет походку, которая тоже становится «женской» – семенящей, или скользящей. Отсюда лишь один шаг до изменения анатомического строения, но в статье 1859 года эта мысль еще не звучит (что также по-своему показательно: в это время идея вырождения еще не приобретает такого распространения и остроты, как двадцать лет спустя98).

Так или иначе, следует отдать должное Фишеру: в отличие от рассматривавшихся выше карикатур Сэмборна и публицистики Линн Линтон, где мужчины-щеголи фигурировали вообще довольно редко и уж практически никогда – в животном обличье, в текстах немецкого автора мужской моде уделяется почти столько же внимания, сколько и женской, и современные тенденции в ней также оцениваются резко негативно. Гендерный баланс наиболее последовательно выдержан в статье 1859 года, центральной темой которой можно назвать наблюдаемую автором маскулинизацию женского костюма и феминизацию мужского99, однако мужская мода достаточно подробно освещается и в позднейших текстах Фишера. Для моего исследования особенно важно, что мужчины, как и женщины, в эссе Фишера регулярно превращаются в животных: в полном соответствии с традицией зооморфных карикатур, существовавшей до середины XIX века, фишеровские щеголи уподобляются обезьянам, верблюдам, петухам, кошкам, собакам, слонам, носорогам, рыбам – и даже морским скатам. Наиболее частотной причиной этих весьма нелестных превращений служит головной убор, неправильно подобранный (к примеру, котелок с высокой, чуть сужающейся кверху тульей на дородном широколицем мужчине выглядит «как детский чепчик на голове у слона») или надетый под чересчур экстравагантным углом: так появляется «двурогий носорог»: человек со вздернутым носом, нахлобучивший на затылок шляпу, поля которой в профиль образуют еще один «рог».

Другой причиной для недовольства, как мы уже видели выше, выступает покрой брюк и особенно верхней одежды: фраков, сюртуков, курток и пальто. Фишер с сожалением отмечает их сужение в груди в 1850‑х годах (называя этот фасон «обезьяньим») и с удовлетворением – последующее расширение, так как, по его мнению, «широкая грудь составляет красоту мужчины» (<Ф>ишер 1879: 22). Также Фишер уделяет внимание по́лам и рукавам мужской одежды – именно они придают костюму в целом, как и облаченной в него фигуре, выраженные зооморфные черты. Примечательна, однако, взаимозаменяемость этих элементов в данном качестве: так, плавниками (Fischflossen) в статье 1859 года именуются рукава, а в тексте конца 1870‑х годов – уже сюртучные фалды, которые «продолжают почему-то сохранять форму сложенных плавательных перьев» (Там же). Помимо рыб в зооморфных описаниях мужской верхней одежды у Фишера фигурируют птицы, сравнение с которыми может показаться несколько более лестным, но это не так: речь идет не о гордых обитателях воздушной стихии, а о «приземленных», нелетающих птицах.

Вальтер Беньямин отметил сходство соответствующего пассажа у Фишера с образом альбатроса (alter ego поэта) в одноименном стихотворении Бодлера: «Крайности сходятся; политическая критика Фишера пересекается в своих метафорических выражениях с ранними фантазиями Бодлера <…> О широких, закрывающих локти рукавах жакета Фишер замечает: „Это уже и не рукава, а рудименты крыльев, как у пингвинов, плавники, а движение этих бесформенных придатков во время ходьбы напоминает безумные, бестолковые движения, вроде размахивания руками, толкания чего-то, почесывания, загребания – все разом“. Тот же взгляд на вещи – и тот же образ» (Беньямин 2015: 86–87). Если предположить, что пронзительная бодлеровская зарисовка принужденной ходить пешком птицы была навеяна среди прочего смешными фасонами современного костюма, отражавшими закат героической мужественности и несвободу индивида в буржуазном обществе