Это относится не только к шутливым и сказочным изображениям, но и к естественно-научным иллюстрациям XVIII – начала XIX века. Так, Гарриет Ритво отмечает прогулочную трость, часто появляющуюся на изображениях обезьян в научно-популярных изданиях этого времени (Ritvo 2012: 11–113).

Согласно замечанию новозеландской исследовательницы и деколониальной активистки Линды Тухиваи Смит, западный академический мир «заявляет свои права на теорию как исключительно западное явление» (Smith 2007: 29).

См.: www.koreatimes.co.kr/www/nation/2024/01/371_366592.html (дата обращения 20.11.2024).

Это социальное разграничение, в свою очередь, основано на более глубинном, проходящем, как указывают современные философы, внутри каждого человека. Джорджо Агамбен пишет об этом так: «Таким образом, разделение жизни на растительную и реляционную, органическую и животную, животную и человеческую проницает, как подвижную границу, преимущественно внутреннюю часть живого человека, и без этой глубинной цезуры решение о том, что является человеческим, а что – не человеческим, было бы невозможным» (Агамбен 2012: 25).

В то же время сам этот взгляд историчен, как показывают Саджай Сэмюель и Дин Бавингтон, проследившие превращение рыбы в «биомассу» во второй половине XX века (Samuel & Bavington 2012).

Например, в Великобритании одной из таких работ была книга «Следы естественной истории творения» Роберта Чемберса (1844), выдержавшая за первые пятнадцать лет одиннадцать переизданий, совокупный тираж которых более чем вдвое превысил аналогичные показатели «Происхождения видов» (Mayr 2000: 382).

Понятие генеалогии используется здесь в том смысле, который предложил Мишель Фуко в «Археологии знания» (Фуко 2004).

Этот процесс происходит во многом параллельно тому, что применительно к естественным наукам называют «упадком дарвинизма» (the eclipse of Darwinism) – временной утрате интереса к дарвиновским идеям в 1880–1920‑х годах, когда теория естественного отбора перестала казаться большинству биологов достаточно убедительной и заслуживающей внимания (см. об этом: Bowler 1983).

При этом Дарвин отнюдь не считал зазорным возлагать на жену (а впоследствии и дочерей) секретарские обязанности: «Она помогала вычитывать корректуру „Происхождения видов“; переписывала многие заметки, рукописи и письма Дарвина и со всем тщанием, вместе с детьми и прислугой, проводила для него эксперименты» (Richards 2017: 47).

«У лучших польских кур хохол настолько развит, что я видел птиц, которые едва могли подбирать корм, а один немецкий писатель говорит, что из‑за хохла польские куры легко попадаются ястребам. Уродливые образования такого рода в естественном состоянии были бы таким образом уничтожены» (Дарвин 1941: 185).

Как отмечает Й. Фабиан, «другой конструируется как система координат (имеющая, конечно, вполне реальный центр – западный столичный город), в которой те или иные общества, относящиеся к любой эпохе и региону, могут быть размещены на определенном расстоянии по отношению к настоящему» (Fabian 1983: 26).

В других местах той же работы Дарвин неоднократно говорит и об эстетической валоризации разнообразия в вестиментарной моде, например: «Нет по-видимому изменения в цвете или строении перьев, которыми не любовались бы самки птиц, подобно тому, как люди восхищаются всевозможными мимолетными модами в одежде» (Дарвин 1872: 82).

Впрочем, мнения героев Ламотта охватывали и эту сферу: так, мы узнаем, что одному нравились блондинки, а другому – брюнетки (La Motte 1719: 258). Таким образом, использование его цитаты в «Кабинете моды» предполагает незаметный переход от разнообразия индивидуальных вкусов при относительном постоянстве каждого из них к универсальному вкусу, который отдает предпочтение разнообразию и вариативности – своеобразная параллель переходу от синхронического к диахроническому определению моды, о котором пойдет речь далее.

Здесь и далее в данном разделе приводятся некоторые положения, высказанные ранее в статье: Гусарова 2021а.

Ср. высказывание на этот счет самого Дарвина: «Мы почти вынуждены смотреть на специализацию или дифференцировку частей и органов как на лучшее или даже единственное мерило прогресса, ибо при таком разделении труда наилучшим образом выполняются все телесные и психические отправления» (Дарвин 1941: 31).

В контексте селекции как вырождение также описывается результат свободного скрещивания между животными различных пород, которые у Дарвина именуются «расами», что позволяет автоматически перенести соответствующую негативную оценку на смешанные браки и союзы у людей: «Последние факты напоминают нам о наблюдениях, которые так часто делают путешественники во всех частях света, что человеческие метисы стоят на низком уровне и имеют свирепый нрав <…> низкий уровень столь многих метисов отчасти зависит от реверсии к первоначальному дикому состоянию, вызванной скрещиванием, даже если главной причиной низкого уровня являются неблагоприятные нравственные условия, при которых они обыкновенно появляются на свет» (Дарвин 1941: 321).

В этом вопросе с Дарвином могла бы согласиться известная изготовительница корсетов (как модных, так и ортопедических) Рокси Каплин, настаивавшая на необходимости упражнений для развития спинной мускулатуры. См.: Caplin 1864.

Наброски к этому разделу были представлены в рамках научного семинара «ИВГИ за письменным столом» 1 апреля 2021 года. Я благодарна коллегам за вопросы и комментарии к моему докладу.

Джордж Дарвин делит пережитки в одежде на два типа: декоративные, связанные с «модным отбором», и некогда функциональные, но утратившие практический смысл (Darwin 1872: 410).

Этот фрагмент, как и заключительная часть предложения, где упоминаются шляпные коробки, был опущен в первом русском переводе книги Тайлора (1873), переиздававшемся до конца советского периода, см.: Тайлор 1989.

Фактически, суть статьи Джорджа Дарвина резюмируется у Тайлора в одном предложении: «Исторические описания костюмов, показывающие, как известная часть одежды постепенно удлинялась или укорачивалась и переходила в другую, иллюстрируют очень ярко процессы изменения, роста, оживания и уничтожения, происходящие из года в год в важнейших жизненных предметах» (Тайлор 1989: 29).

Я благодарна С. П. Шаталовой за консультацию по вопросам эволюционной теории, в частности в оценке длительности эволюционных процессов.

Например, американский антрополог Рут Бенедикт в 1931 году писала в своей статье об одежде для «Энциклопедии социальных наук»: «Для западной цивилизации существует устойчивая ассоциация между одеждой и сокрытием половых органов, но литература, посвященная происхождению человеческого платья, преимущественно использует имеющиеся в распоряжении авторов многообразные факты, чтобы опровергнуть предположение о первичности этой связи и подчеркнуть, что одежда отнюдь не обязана своим возникновением специфическому инстинкту стыдливости, сосредоточенному на репродуктивных органах» (Benedict 2003: 30).

Вольфганг Кёлер (1887–1967) – один из основателей гештальтпсихологии, автор авторитетной работы об интеллекте высших приматов (1917).

Так, Чарлз Дарвин отмечал, что токующие самцы нередко красуются друг перед другом, а павлин может демонстрировать великолепие своего хвоста даже домашним птицам или свиньям (Дарвин 1872: 95), однако рассматривал это как своего рода репетицию главного представления – брачных игр.

Э. Б. Тайлор отмечал распространенность подобных объяснений мифов о хвостатых людях и, как представляется, вполне справедливо указывал на несостоятельность наивной рационализации того, что, очевидно, являлось не случайной ошибкой, а преднамеренной стратегией дегуманизации: «Исследователь, наталкивающийся в какой-нибудь местности на рассказы о людях с хвостами, должен отыскивать какое-либо презираемое туземное племя, каких-нибудь отверженных или еретиков, живущих около или среди господствующего населения, которое смотрит на них как на животных и сообразно с этим приписывает им хвосты» (Тайлор 1989: 186).

Ранние попытки совместить идеи Дарвина и Веблена в публицистике и художественной прозе Шарлотты Перкинс Гилман подробно рассматриваются в следующих частях книги.

Я отсылаю к концепции «мужского взгляда», впервые изложенной в статье Лоры Малви «Визуальное удовольствие и нарративный кинематограф» (Mulvey 1975) и к настоящему моменту укоренившейся в визуальных исследованиях, феминистской и гендерной теории.

Для лаконичного указания на непреодолимые противоречия между высказываниями Дарвина Уильям Лезердейл ввел полезную оппозицию «Дарвин_>1/Дарвин_>2»: «один – самокритичный и строгий поборник биологической теории, другой – искусный ритор и пропагандист. Дарвин_>1 склоняется к атеистическому материализму. Дарвин_>2 порой не чужд спекуляций и литературных эффектов, неосторожен и даже небрежен в своих заключениях. Дарвин_>1 и Дарвин_>2 не согласны друг с другом. Иногда, особенно в записных книжках, они находятся между собой в диалоге» (Leatherdale 1983: 4).

По авторитетному мнению биолога и историка науки Эрнста Майра, «любой, кто пишет о „дарвиновской теории эволюции“ в единственном числе <…> не в состоянии компетентно судить о предмете» (Mayr 2000: 8). В то же время сам Дарвин «рассматривал все компоненты своей теории как единое и неделимое целое» (Ibid.: 505).

Рога в качестве «ментального наследия» могут показаться курьезным, если не анекдотическим примером, однако общая идея Блисс подтверждается эволюционной биологией второй половины XX века, рассматривающей генетическую программу современных организмов, в том числе человека, как «результат исторического процесса, который восходит к моменту зарождения жизни на земле и тем самым включает в себя „опыт“ всех поколений предков» (Mayr 2000: 56).

В свою очередь, Эрнст Майр отводит Лейбницу особую роль в развитии биологического мышления как одному из первых философов, отошедших от абстрактных типологизирующих категорий в пользу признания неповторимой индивидуальности каждой сущности (Mayr 2000: 46).

Как отмечает Эрнст Майр, впоследствии, столкнувшись с пелорическими мутациями цветов, Линней отрекся от идеи неизменных видов, которую выражал таким образом, и даже вычеркнул эту фразу из собственного экземпляра «Ботанической философии» (Mayr 2000: 259). В каком-то смысле сходный путь проделал Кювье, в молодости также считавший, что «природа не делает скачков» (Appel 1987: 32), а затем, как известно, укрепившийся в противоположном мнении.

Эти заключения были сделаны в ходе работы над НИР-2019 «Категория „необычного“ в европейской и русской историографии: концепции и методы исследования» в ШАГИ РАНХиГС.

Русский вариант термина предложил зоолог Н. А. Холодковский в статье «Ламаркизм и жоффруизм» (Холодковский 1915).

Как отмечает Эрнст Майр, ранние взгляды Дарвина на эволюцию были по сути (нео)ламаркистскими, хотя сам ученый это отрицал (Mayr 2000: 481).

Тем не менее оно появляется в русском переводе «Происхождения человека». Так, фраза «There are, however, some checks to this downward tendency» (Darwin 1871: 174) была переведена как «Существуют, однако, препятствия этому стремлению к вырождению» (Дарвин 1874: 131) – речь идет о взглядах Фрэнсиса Гальтона и других авторов, с которыми Дарвин спорит, на бесконтрольное размножение «аморальных» слоев общества.

Наброски к этому разделу были представлены в докладе «Модный зоопарк: эволюция зооморфных карикатур в журнале „Панч“» 20 мая 2021 года на семинаре «Археология общих мест», проводившемся в рамках НИР-2021 «Риторические топосы и коллективные репрезентации в системе культуры от Античности до Нового времени» в ШАГИ РАНХиГС. Я признательна коллегам за вопросы и комментарии.

Как известно, Джон Бёрджер увидел в этом симптом «исчезновения животных» в культуре XIX века. См.: Бёрджер 2017.

Совершенно самобытным является альбом гравюр Томаса Ландсира «Обезьяниана, или Люди в миниатюре» (1827), однако незаметно, чтобы он повлиял на последующие опыты карикатуристов.

Я благодарна В. А. Мильчиной за уточнение авторства этой работы.

Например, тетушки Доры в «Дэвиде Копперфилде»: «У обеих сестер, кстати сказать, глаза были маленькие, блестящие, круглые, как у птиц. И сами они были похожи на птиц: движения их были порывистые, быстрые, резкие, и прихорашивались они совсем как канарейки» (Диккенс 1959б: 190).

Едва ли Гранвиль мог не знать, как и чем жалят настоящие осы, поскольку популярные труды по биологии XVIII – начала XIX века содержат исчерпывающие сведения по данному вопросу. Так, Ламарк в «Философии зоологии» сообщает об осах, пчелах, шершнях и некоторых других видах перепончатокрылых: «заднепроходное отверстие самок вооружено жалом» (Ламарк 1935: 238).

Я благодарна Виктории Мусвик за идею обратить внимание на этот источник.

Ср. описания этой особенности ос и шершней у Брема: у обыкновенной стенной осы «брюшко резко опущено книзу» (Брэм 1903: 584); «Брюшко у Vespa [шершня] веретенообразно, оно вертикально усечено у основания и опущено, как и спинка» (Там же: 587).

В пандан к этой карикатуре на следующий год Сэмборн создал «Римский уклон» (Roman fall; можно также перевести как «Падение Рима») – изображение молодого щеголя с «грудью колесом», чья фигура представляет собой гротескную противоположность модному женскому силуэту.

Примечательно, что Гранвиль нередко изображал в виде дикобраза самого себя (Мильчина 2015: 31). А Элайза Линн Линтон, о которой пойдет речь далее, в романе 1851 года не без возмущения отмечала, что женщинам приходится «шествовать по миру в перманентном состоянии моральной дикобразности (porcupinehood)», чтобы не давать мужчинам повода относиться к ним чересчур легкомысленно (Lynn 1851c: 50). Кокетка с карикатуры Сэмборна, по-видимому, превратила это благородное негодование в позу, лишь притворяясь «дикобразной» недотрогой.

Очевидно, имеется в виду Мари-Анн де Кюпи де Камарго (1710–1770), бельгийская танцовщица, блиставшая на сцене парижской Королевской академии музыки со второй половины 1720‑х до начала 1750‑х годов. Камарго, предположительно, укоротила юбки своих сценических костюмов, стремясь добиться большей свободы в движениях – она первой из балерин начала выполнять движения, прежде считавшиеся принадлежностью исключительно мужской балетной техники, такие как антраша. Портрет Камарго кисти Никола Ланкре, где артистка, действительно, изображена в укороченной юбке, чуть присобранной крупными воланами, хранится в Государственном Эрмитаже.

Серизовый цвет – вишневый (от фр. cerise – вишня).

Берта – оборка, обрамляющая декольте.

Бульонэ – волнообразная оборка.

Куафюра (от фр. coiffure) – прическа, особенно парадная, предполагающая обилие декора.

По-видимому, имеется в виду зубчатоклювый голубь, «открытый» в 1844 году на Самоа и зарегистрированный под названием Gnathodon strigirostris. Этот вид – дальний родственник вымершей птицы додо, что отражено в его современном таксономическом наименовании – Didunculus strigirostris (Didunculus означает «маленький додо»).

Здесь представляется уместным вновь сослаться на теоретическое осмысление моды у Джорджо Агамбена: «время моды по своей структуре опережает само себя и, собственно, поэтому постоянно опаздывает, приобретая форму смутной границы между „еще нет“ и „больше нет“» (Агамбен 2014: 33).

Характерно, что в Западной Германии в то же время бытовали сходные репрезентации джаза и рок-н-ролла, в которых страх перед «американизацией» приобретал откровенно расистские формы, – см. работы Натали Шольц об этом (Scholz 2008; Scholz 2023). Я опираюсь в первую очередь на текст ее доклада, прочитанного на 12‑й ежегодной конференции Международного сообщества по истории культуры, который любезно предоставила мне доктор Шольц. См. также: Гусарова 2020а.

Я благодарна Варваре Кукушкиной за указание на этот источник и возможность ознакомиться со статьей, написанной ею в соавторстве с коллегами, о взглядах Белого на современное ему состояние научной мысли (Кукушкина и др. 2020).

Вот одна из характерных цитат, напрямую увязывающих ношение шлейфов с возвратом к животному состоянию: «Наверное, раз женщины пристрастились к платьям, имеющим подобие хвостов, мужчины, со своей стороны, вполне могут начать передвигаться на четвереньках» (Dangerous Dresses 1867). В данном случае заметка не просто уравнивает «хвостатый» наряд и утрату прямохождения как симптомы «одичания» человека, но и устанавливает причинно-следственную связь между ними: мужчина, чей взгляд буквально или метафорически устремлен ввысь, рискует не заметить вьющихся вокруг него опасных шлейфов и пасть их жертвой, поэтому разумнее и самому опуститься пониже.

Естественно-научные основания этого дискурса можно найти в работах Дарвина, в таких утверждениях, как следующее: «В каждой самке, по-видимому, существуют в скрытом состоянии все вторичные мужские признаки, а во всяком самце – все вторичные женские признаки, готовые развиться при известных условиях» (Дарвин 1941: 323).

Отдельные фрагменты этого раздела были написаны в рамках НИР-2021 «Риторические топосы и коллективные репрезентации в системе культуры от Античности до Нового времени» в ШАГИ РАНХиГС.

Примечательно, что классы в романе Линн именуются «породами» или «расами», а смысловым аналогом классовой борьбы служит выражение «antagonism of the race» (Lynn 1851c: 16).

Хотя красный цвет начал достаточно широко использоваться в моде в 1860‑х годах, он все равно считался слишком заметным, а потому не вполне приличным для порядочной женщины. В англоязычном контексте багряный или алый цвет (scarlet) ассоциируется с проституцией через фигуру апокалиптической блудницы на звере багряном.

Так, в «Жизни животных» Брема, организованной от высших животных к низшим, моллюски размещены после насекомых. Для Ламарка, наоборот, моллюски представляли собой более высокую ступень развития: «Моллюски – высшие животные из беспозвоночных, иначе говоря, их организация отличается наибольшей сложностью и ближе всего стоит к организации рыб» (Ламарк 1935: 247). Впрочем, даже он признает основания для иной классификации: «Совершенно нерасчлененные и лишенные той опоры, которую придавала роговидная кожа расчлененным животным, моллюски крайне медлительны в своих движениях и в этом отношении кажутся ниже по организации, чем даже насекомые» (Там же: 248).

В конце 1860‑х годов предпринимались первые попытки одомашнивания страусов в Южной Африке (Капской колонии), поэтому повадки этих птиц еще не были хорошо известны, тем более жителям метрополии. Однако, возможно, Линн Линтон сочла симптомом материнского небрежения тот факт, что у страусов самец и самка по очереди высиживают яйца и заботятся о птенцах. Для писательницы-феминистки Оливии Шрейнер (1855–1920) подобное «разделение труда» у страусов, напротив, было образцом, к которому должны стремиться люди (Saudo-Welby 2017).

Этот материал отчасти был представлен ранее в статье: Гусарова 2023а.

«По рассказам Бёртона, сомальцы, выбирая себе жен, ставят их в ряд и предпочитают ту, которая больше всех выдается a tergo» (Дарвин 1872: 384).

Эрнст Майр выступает категорически против апелляции к подобным внебиологическим факторам для объяснения генезиса и развития идей в биологии, но в то же время он наглядно демонстрирует, как по-разному понимался «прогресс» применительно к эволюционным процессам различными поколениями ученых, и сам активно отмежевывается от дарвиновского акцента на усложнении/специализации в качестве центрального критерия (Mayr 2000: 532–533).

Именно эти насекомые традиционно ассоциируются с женской беспечностью, любовью к нарядам и праздному времяпрепровождению. Об их семиотической «синонимичности» и превращении лафонтеновской цикады в стрекозу при переводе-пересказе Крылова см.: Успенский 2008.

В этом вымышленном таксономическом наименовании за счет шуточного перевода на латынь обыгрывается английский эпитет, которым наиболее часто награждали «современную девушку» – fast (шустрая, легкомысленная, беспутная).

Эту карикатуру обрамлял текст рецензии на альбом гравюр Уистлера с видами Темзы – по мнению биографа художника, «не случайно»: как известно, Уистлер использовал стилизованную бабочку в качестве подписи, и Дэниел Сазерленд считает, что карикатура Сэмборна, помимо своего непосредственного предмета, отсылает к Уистлеру и эстетизму (Sutherland 2014: 118).

В более ранний период в английской культуре бабочка была устойчивым символом денди (Вайнштейн 2006).

Невозможно не соотнести эту карикатуру со статьей Линн Линтон «Маленькие женщины», где дама крупного телосложения, флегматичная и добродушная, противопоставляется миниатюрной стервозной особе.

Одна фотография такого костюма хранится в фотоархиве Музея канадской истории Маккорда в Монреале: collections.musee-mccord.qc.ca/en/collection/artifacts/I-43757.1 (дата обращения 10.10.2021). На снимке мисс Ф. Прайор на карнавале 1870 года, проходившем на катке «Виктория». Согласно информации на сайте музея, на этом маскараде четыре женщины были в костюмах «современной девушки». Однако не у всех на шляпке была белка: так, на расписанном маслом панно, смонтированном из фотографий отдельных участников карнавала, на первом плане изображена «современная девушка» с птицей на шляпке: collections.musee-mccord.qc.ca/en/collection/artifacts/N-0000.116.21.1 (дата обращения 10.10.2021). Другие фотопортреты в шляпке с белкой были выполнены в студии американского фотографа Джеремайи Герни, моделью является британская актриса бурлеска Лидия Томпсон, выступавшая в амплуа «современной девушки»: digitalcollections.nypl.org/items/510d47df-56e1-a3d9-e040-e00a18064a99 (дата обращения 10.10.2021).

Как пишет Мария Элена Бушек о фотографиях Лидии Томпсон в костюме «современной девушки», этот образ – «одновременно шутка и вызов, стереотип и автопортрет [актрисы]» (Buszek 2006: 56).

Я благодарна С. Н. Зенкину за указание на значимость идей Фишера в российском контексте, в частности об их влиянии на Н. Г. Чернышевского, чья магистерская диссертация «Эстетические отношения искусства к действительности» опиралась на «Эстетику» Фишера. По-видимому, Фишер-философ и Фишер-памфлетист («Дишер») для русского издателя и читателей «Мод и цинизма» остались разными людьми.

В оригинале – «границы», «пределы» (Grenzen) (Vischer 1879a: 7).

«Прелестными» (вернее, просто красивыми – schön) в оригинале названы оба цвета.

«…эстетические же способности самки должны были развиваться путем упражнения или привычки, подобно тому, как и наш собственный вкус совершенствуется мало-помалу. <…> мозг и умственные способности животных под влиянием сходных условий способны к приблизительно одинаковому ходу развития, а следовательно способны и к приблизительно одинаковым отправлениям» (Дарвин 1872: 447, 448).

Здесь Фишер отсылает к «Микрокосму» Лотце, однако если последний, как указывалось в главе 1, сосредоточивает внимание на тактильных и кинестетических ощущениях от одежды, то у Фишера на первый план выходят визуальные впечатления.

Уже в 1866 году корреспондент «Панча» под псевдонимом Крэбвуд Соуэрби писал о женских шиньонах, что оправдать их может исключительно «необходимость скрыть большую жировую шишку или иной нарост» (Sowerby 1866).

Заголовок статьи отсылает к работам немецкого философа первой половины XVIII века Христиана фон Вольфа, многие из которых назывались «Разумные мысли о…».

Примечательно, что Чарлз Дарвин связывал появление бород с действием полового отбора – таким образом, по его мнению, они также составляли конкурентное преимущество (Richards 2017: 457).

Совершенно иначе дело обстоит с мужской одеждой, где Фишер, напротив, рекомендует более универсальные фасоны, например широкие брюки прямого кроя, которые в равной степени скрадывали бы чрезмерную полноту и худобу мужских ног.

Я имею в виду понятие abjection, введенное Юлией Кристевой (Kristeva 1980) и широко используемое в феминистской критике.

Помимо повторяющейся аналогии со свиньями, которая рассматривается в данном абзаце, Фишер также сравнивает зрелых женщин с гигантскими обитателями подводного мира, называя их «чудовищами из праокеана и первозданного ила с животами-барабанами <…> полностью декольтированными мамашами-китами, морскими змеями в шиньонах» (Vischer 1879a: 27).

Отметим устойчивое использование вопросительного знака в скобках в контексте модной сатиры – этот прием встречался в подписи к карикатуре Сэмборна «Вечерний туалет в русалочьем стиле», где им сопровождалась отсылка к «природе».

Это подтверждает наблюдение Рэй Бет Гордон, согласно которому в последней четверти XIX века «то, как другие европейцы воспринимают французов, сопоставимо с тем, как французы воспринимают африканцев и чернокожих американцев» (Gordon 2009: 210).

В XVIII веке, в рамках креационистской картины мира, о вырождении, или «деградации», говорили применительно к упрощению организации живых существ при движении «вниз» по великой лестнице бытия, а также применительно к развитию человечества, для объяснения того, как дикари произошли от совершенных обитателей рая. Взгляды Мореля в целом аналогичны этой второй парадигме, с тем важным отличием, что он акцентирует не цивилизационное, а органическое развитие и упадок. Макс Нордау в предисловии к своему «Вырождению» отдает пальму первенства Морелю, который «вве<л> в первый раз в науку [это] понятие» (Нордау 1894: 1).

Среди интерпретировавших итоги войны таким образом был Гюстав Лебон (Gordon 2009: 62).

Также Фишер утверждает, что «нация приходит в упадок, когда теряет чувство стыда» (Vischer 1879b: 68), приводя пример древнегреческой цивилизации, которую, по его мнению, сгубило именно это.

В Великобритании подобные идеи получили широкое распространение за два десятилетия до того, катализированные активно обсуждавшейся в прессе гибелью от переутомления молодой швеи Мэри Энн Уокли (Гусарова 2020б: 175–176; Дейвид 2017: 13). Некоторые публикации были окрашены антисемитскими настроениями, так как владельцами ателье «Мадам Элиз», в котором работала Уокли, была супружеская пара по фамилии Айзексон. В описаниях Дрюмона работницы модных мастерских и продавщицы универсальных магазинов – это, конечно, всегда французские девушки, а их эксплуататоры – всегда евреи. Так классовый конфликт успешно подменяется «расовым» (Noiriel 2019).

Р. М. Кирсанова приводит характерное рассуждение героя Достоевского о шлейфах дамских платьев: «Идет по бульвару, а сзади пустит шлейф в полтора аршина и пыль метет <…> К тому же это шелк, она его треплет по камню три версты, из одной только моды, а муж пятьсот рублей в сенате в год получает: вот где взятки сидят» (цит. по: Кирсанова 2019: 89). Исследовательница подчеркивает неверность этой интерпретации, так как описанная дама, судя по ее экстравагантному костюму, принадлежит к полусвету и не может иметь мужа-сенатора. Однако для меня важно само существование дискурса, связывающего моду с коррупцией, и его транснациональное распространение.

collections.vam.ac.uk/item/O577318/peacock-design-for-a-charles-frederick-worth/ (дата обращения 20.11.2024).

Кэролайн Вебер приводит и другие негативные отклики на «Бал зверей» во французской прессе, лейтмотивом которых является размывание границ между человеком и животным, выступающее провозвестником или метафорой социального хаоса и инсубординации (Weber 2019). Диана Снигурович также указывает на пересекание видовых границ как на «метафору социально-политических трансгрессий» (цит. по: Gordon 2019: 226).

В свою очередь, этот визуальный источник, особенно изображения на форзаце, можно возвести к ранненововременным «арчимбольдескам», демонстрировавшим механику движения человеческих фигур и связь микрокосма с макрокосмом. В немецких землях эта традиция имела особенное развитие (Чистова 2018).

Очевидно, речь идет о «модном» в это время учении о протоплазме, см.: Кукушкина и др. 2020: 76–78.

В этом Фишер предвосхищает рассуждения Вальтера Беньямина о моде как квинтэссенции товарного фетишизма: «[Мода] находится в противоречии с органическим миром. Она накрывает органическое тело колпаком неорганического мира. Она блюдет в живом права трупа. Ее жизненный нерв – фетишизм, подчиняющийся сексапильности неорганического мира» (Беньямин 2000: 159).

Уместно вспомнить, что формирование новых привычек имело центральную роль в эволюционной модели Ламарка.

Примечательную параллель анализу мужского костюма у Фишера составляет рассуждение Нордау о «выродившихся субъектах» мужского пола, чье анатомическое развитие тормозится в подростковом возрасте: «Рост туго подвигается вперед или совсем приостанавливается; кости остаются короткими, таз приобретает женские формы, остальные органы недоразвиваются, и тело получает отталкивающую форму чего-то незаконченного и поблеклого» (Нордау 1894: 33; курсив мой. – К.Г.). Здесь очевидно влияние представлений о том, что женщина представляет собой низшую стадию развития человека, находясь ближе к ребенку и эволюционному предку, чем мужчина.

В первую очередь речь идет о физическом заполнении собою пространства: благодаря кринолинам женщины агрессивно захватывают территорию, мужчины же позорно отступают. Приведенное выше рассуждение об анатомии ног представляется своего рода наукообразным «алиби», под прикрытием которого Фишер делает следующий вывод: «Узкие брюки сами по себе уже производили впечатление бессилия» (Vischer 1859а: 101).

Фишеру принадлежит любопытное рассуждение о том, что даже лидеры моды отнюдь не обладают большей свободой и властью, чем их последователи: «Разница между теми и другими в конечном счете несущественна, так как законодатели мод по сути накладывают кандалы прежде всего на самих себя и становятся своими собственными рабами» (Vischer 1859b: 124–125).

Примечательно, что во французском языке, напротив, закрепились «рыбьи» ассоциации: длинные и узкие фрачные фалды именовались «хвостом трески». См.: Асселино 2021: 249; Gautier 1859: 210. Я благодарна В. А. Мильчиной за указание на эти источники.

Показательно, что Томас Карлейль упоминает его в «Перекроенном портном», включая в догматы «секты денди» следующее фундаментальное положение: «Спасение в ласточкином хвосте» (Карлейль 1902: 307).

В оригинале Kaulquappen – головастики (Nordau 1896: 422). В переводе В. Генкена оставлены только «дрессированные блохи», а другие анималистические характеристики заменены иносказанием – «клоуны, шуты» (Нордау 1894: 197).

В качестве примера художников рубежа веков, вдохновлявшихся «низшими» животными, которых принято было считать «отвратительными», Рэй Бет Гордон называет Одилона Редона и Эмиля Галле (Gordon 2009: 113). Природные мотивы в творчестве последнего подробно анализирует Джессика Дандона (Dandona 2015; Dandona 2017). В отечественном контексте невозможно не вспомнить лестницу-волну, завершающуюся лампой-медузой, и в целом интерьерный декор спроектированного Ф. О. Шехтелем особняка С. П. Рябушинского (1900–1903).

Примечательно, до какой степени подобное антропоцентричное абстрагирование животных в искусстве остается центральным критерием художественной «подлинности»: так, британский художник Дэвид Хокни в одном из интервью говорит о большей «совиности» совы, нарисованной Пикассо, по сравнению с чучелом совы, так как Пикассо предлагает нам «человеческий взгляд на сову», а не просто сову как объект (Hockney 2013).

На русском языке эта работа выходила дважды: Дарвин 1908; Дарвин 1950. Список статей и их полнотекстовые версии доступны на сайте Джона ван Вайи «Darwin Online»: darwin-online.org.uk/contents.html (дата обращения 21.11.2024).

Идею «косм(ет)ической хирургии» у Тауссига можно сравнить с бодрийяровским понятием «эффект make-up», частным случаем которого является «натурализация» – эффект, «который встречается повсюду при воздействии на окружающую среду и который состоит в стремлении восстановить природу как символ, после того как она уничтожена в действительности. Так вырубают лес, чтобы построить там ансамбль, названный „Зеленым городом“, где посадят несколько деревьев, которые „будут символизировать“ природу» (Бодрийяр 2006: 120). В обоих случаях женское тело выступает эквивалентом пейзажа, с той разницей, что Тауссиг акцентирует болезненное и потенциально опасное вторжение в плоть, а Бодрийяр – поверхностные визуальные эффекты. При всей значимости проблем, которые поднимают оба автора, нельзя не отметить сексистские обертоны подобных дискурсов и возможность использовать их против женщин.