"Отъелся… экий жирный стал, а сопротивляемости ну, прямо, никакой."

В этот самый момент и раздался стук в дверь.

И испугалась Авдотьевна, да не бандитов испугалась, а какой-нибудь новой казенной бумаги о судьбе уплотнителей своих, ну да от такой беды все одно не спрячешься. И потому положила Авдотьевна палочку-затыкалочку на подоконник и пошла к двери.

За дверью же Заслонов с ноги на клюку переминался, почему-то волнение чувствовал и глупо думал: – Сияет ли старушка та странная? Светится ли еще?..

А как дверь отворилась, так сразу увидел – не светится. Ну, разве что самую малость, однако все равно обрадовался и сказал:

– Здравия желаю!

– Ах! – вспыхнула Авдотьевна. – Господи!.. – но тут же взяла себя в руки и закончила ворчливо: – Мог бы и написать.

– Мог бы, – послушно согласился Заслонов.

– Мог бы… мог бы… – передразнила его старушка. – Да чего стоять-то – заходи! – и только тут увидела, что хроменький он – вот, значит, беда-то какая – и отругала себя за характер, одиночеством подпорченный.

В комнате усадила она его в кресло и начала вокруг суетиться, стараясь под него да за него побольше подушечек подоткнуть – помягче чтоб. А Заслонов чувствовал себя очень неловко и говорил только:

– Ну что вы… Да что вы, прямо… Да зачем же… – вконец измучился.

Вогнав наконец под него последнюю подушечку, села Авдотьевна рядышком на стул и сказала радостно:

– Прямо на праздник подоспел.

– Какой праздник? – не понял Заслонов и на часы трофейные зачем-то посмотрел.

– Эх, ты, – сказала Авдотьевна укоризненно. – Рождество сегодня.

– А и впрямь! – обрадовался Заслонов, вскочил, словно здоровый, и к вещмешку своему пухленькому прям-таки побежал – Авдотьевна даже руками всплеснула.

Обратно к столу, правда, на одной ноге припрыгал, но силу воли показал незаурядную и начал выкладывать на стол вещи совершенно удивительные, названия давно уже не имеющие.

– Давайте праздновать, – простодушно сказал Заслонов и для верности пустой вещмешок над столом потряс.

– Нет, – сказала Авдотьевна. – Я уж и так на всенощную опаздываю. Ты – ешь, а я бежать должна. Вот только постелю тебе.

– Я один не буду… – забытым голосом сказал Заслонов.

– Он еще и капризничает!.. – возмутилась Авдотьевна, думочку шелковую взбила, оделась и ушла.

Поковылял Заслонов по квартире, водички попил, в форточку покурил, сальца ломтик пососал и вернулся обратно в комнату к фикусу тяжелобольному.

– Совсем ты, брат, плох! – печально сказал ему Заслонов и самую малость за его здоровье выпил – скучно ведь одному очень.

Потом сходил безо всякого удовольствия в туалет и у барометра своего постоял, погоду выпытывая, но тот показывал «переменно» и ничего определенного говорить не хотел.

– Ну и ладно!.. – обиделся Заслонов, еще раз чокнулся с фикусом и спать лег.

На следующее утро проснулся он от изумленного возгласа, а сев на матрасе увидел застывшую у порога старушку Авдотьевну.

Проследив направление ее взгляда, Заслонов тоже по-своему и недвусмысленно высказал удивление, потому что доходяга фикус цвел буйно, даже как бы с упоением и словно пламенем благовонным объят был.

Никак Авдотьевна не ожидала подобной выходки от этого привокзального неинтеллигентного растения. Ну, могла она представить, что как-нибудь выпустит он нечто хилое, явно рассчитанное лишь на продолжение плебейского его рода и начнет заниматься самоопылением, но чтоб такое…

– Чудо! – наконец определила Авдотьевна и начала снимать пальто.

– Ага! – подтвердил ее догадку Заслонов. – Чтоб мне сдохнуть.

А фикус тем временем занимался своим делом и никакого внимания на присутствующих при этом не обращал.