До военкомата дошли они на удивление быстро, и, когда Заслонов, молча кивнув, скрылся за визгливой ободранной дверью, почему-то не пошла Авдотьевна в церковь, а остановилась и, постукивая ботой о боту, стала тревожно ждать его возвращения. Не чужой все-таки. Много там стояло женщин измученных, ни возрасту, ни полу не имеющих.

Долго ждали они, пока в глубине дома не грянула вдруг огневая военная песня. И тогда с леденящим душу криком растворилась дверь и показались на пороге воины, в которых кроме песни ничего военного не было. И пошли они на фронт, и Авдотьевна молча семенила рядом, никак в такт не попадая.

А когда до фронта оставалось уже рукой подать, неожиданно для самой себя, бросилась она к подселенцу и, чмокнув воздух в вершке от небритой его щеки, сунула в карман ватника салфеточку с яичком и прошептала:

– Храни вас Бог!

Заслонов только и успел вскинуть в удивлении голову, как отнесло старушку за сугробы, за надолбы – в прошлое…

Чеканя шаг, возвращалась Авдотьевна в город. – Левой! – скрип! Левой! – хруп! – и сурово перед собой смотрела.

Так и в храм пришла.

А там хоть и полумрак стоял, никто на старушку внимания не обратил, потому что после калорийной заслоновской луковки Авдотьевна уже не светилась, а как бы тлела, да к тому ж у многих там светлые лица были…

Оказалось, что не одна она с пустыми руками праздник этот встречать будет – почитай все так пришли. Лишь старушка одна горбушку хлеба святить принесла и батюшка ничего ей на это не сказал, а сотворил обряд по всем правилам, да только почему-то все больше в сторону смотрел и потому многих нечаянно окропил…

А Авдотьевне батюшка просвирную крошку на язык положил и глоток воды с запахом вина дал, и в глаза посмотрел, и сказал что-то очень нужное. Вроде даже не слонами.

И подняла Авдотьевна голову и увидела, что пар от дыхания молящихся слился у хоров в перламутровое облако, и солнечный луч золотой в этом облаке воссиял.

– Господи! – прошептала Авдотьевна и улыбнулась.

С этою же улыбкой проснулась она на следующее утро и, взглянув в окно, вдруг поняла – весна! – прекрасное, веселое время, когда у любого забора суп крапивный растет и птицы из Константинополя с песнями домой возвращаются.

И действительно, хоть и трудно было, и бедно, и голодно, но чувствовала Авдотьевна, что что-то изменилось в мире, с мертвой точки сдвинулось, пусть и медленно вначале, но все же к лучшему пошло.

И на фронте, с приходом Заслонова, дела стали заметно улучшаться, словно именно этого винтика и не хватало в огромной военной машине для правильного ее функционирования. А как Заслонову «Катюшу» дали, так и побежал враг. И Заслонов бежал за ним и кричал что-то злое, пока однажды не обернулся, чтобы посмотреть поспевают ли за ним тылы с горячим питанием, и в этот-то самый момент подлая вражья пуля и ранила его в пятку. Если бы Заслонов чуть потише бежал на Запад, то, конечно, ничего страшного бы не случилось, а так, еще в позапрошлом месяце каблук на левом сапоге, не выдержав нагрузки, остался лежать далеко от Родины, а новых сапог сержант Заслонову все не выдавал – потерпи! – говорил.

И со страшным криком упал Заслонов пяткой вверх и пробегающему мимо сержанту сказал что-то нехорошее. Но тот, к сожалению, не расслышал: шумно было, да и сам он кричал – "Ура!!!" из последних сил.

И перевязался Заслонов салфеточкой из-под яичка и в госпиталь лег.

Так вот и получилось, что в самом конце 1944 года шел подселенец Заслонов но Взвейскому проспекту, палочкой постукивал и тяжеленьким вещмешком побулькивал – герой да и только.

Авдотьевна вовсе не ждала его появления, а была очень обеспокоена простудой фикуса. Озабоченно насупившись, законопачивала она каждую мельчайшую щелочку в окне и осуждающе при этом бормотала: