Но все же совладала с собою Авдотьевна и изменившимся голосом сказала: – Спасибо.

– Не за что, – бездумно ответил Заслонов и принялся за газетку, потому что после творческой работы – самое время покурить.

После того как рассказали ему страшную историю про человека, Вождя наполовину искурившего, взял Заслонов за правило прочитывать статью, которая на самокрутку предназначалась. Мало ли что там…

И пока Заслонов, шевеля губами, занимался политучебой, Авдотьевна все думала, как бы ей в храме так яичко расположить, чтобы батюшка всей красоты не заметил, но так ничего и не придумала.

Заслонов тем временем дочитал статью и, хоть Вождь там упоминался трижды, все же оторвал клочок: ведь если на такие малости внимание обращать – совсем курить бросишь.

– Нет уж извините! – воскликнула Авдотьевна, когда до нее дошел убойный дым заслоновского зелья. – Это – на кухне!

Заслонов испуганно замахал перед собою руками, равномерно развеял заразу по всей комнате и сказав, – извиняюсь, – позорно бежал на кухню, где, открыв форточку, начал старательно выдувать дым в природу. Даже голова закружилась.

А вернувшись в комнату, обнаружил Заслонов, что ему уже постелено – в углу у окошка лежал неизвестно откуда появившийся детский матрасик, на нем шелковая думочка и застиранная до белизны вишневая портьера. Старушка же сияла под образами и беззвучно губами шевелила.

Тихо-тихо добрался Заслонов до матрасика, в портьеру замотался, вчетверо сложился, лег лицом к холодной батарее и вдруг, ни с того, ни с сего, почувствовал, что ему здесь уютно, хотя, конечно, щетина за шелк цепляется. "Что же дальше-то будет?!" – не то со страхом, не то с радостью подумал Заслонов и, противоречиво вздохнув, заснул.

Отчитавшись перед Богом, легла и Авдотьевна – в халатик переоделась в коридоре – и легла. А как, пристраиваясь поудобнее, последней пружинкой скрипнула, услышала в наступившей тишине ровное паровозное дыхание самого близкого теперь человека.

Давно уж ничье дыхание не нарушало ночную ее тишину. Прошлая ночь не в счет, потому как тогда думала она, что явление это временное, и вовсе не обращала на шум им испускаемый никакого внимания. Теперь же, когда, не найдя управы, она даже вступила с этим человеком в сложные материальные отношения, приходилось принимать его, как реально существующий факт.

Полежала Авдотьевна, послушала и вдруг восхитилась: – Эк, ровно, эк, чисто дышит, – подумала она. – Музыка прямо! – и вспомнила супруга своего Павла Константиновича – у того дыхание было какое-то нервное, резкое, словно с дрожью, особенно в последние дни, перед тем как унесла его Гражданская к самым черноморским курортам и, не успокоившись, довлекла до Константинополя, откуда и получила она последнее упоминание о его существовании. А и был ли он?..

Незаметно движение мыслей Авдотьевны совпало с ритмом заслоновского дыхания и уснула старушка покойным сном, которого не знала с самого девичества. На следующее утро сказала она Заслонову:

– Доброе утро.

– Утро доброе! – светло ответил он и занял очередь в туалет.

За завтраком, во время дружного поедания луковицы, вынес подселенец Заслонов свое бедственное положение на всенародное обсуждение. Выслушала его Авдотьевна и, почувствовав себя Жанной д'Арк, воскликнула:

– На фронт! Только на фронт!!!

– Вот и я так думаю, – согласно кивнул головой Заслонов. – Но как же домой?..

– Зачем домой? – удивилась старушка. – Только крюк делать. Отсюда до фронта ближе.

– И то верно, – сказал Заслонов, поднимаясь. – Ну, я пошел. Не поминайте лихом.

– Я провожу вас, – с этими словами взяла Авдотьевна яичко в салфеточку завернутое, перекрестилась, платок повязала и пошла за подселенцем.