Вот и сидел Заслонов в полном невнимании и грустно размышлял над изгибами своей генеральной линии. Перед самым приходом Авдотьевны добулькал он остаток самогона и от этого будущее представлялось ему теперь уж вовсе безрадостным. И потому взял он бездушною своею рукою яйцо драгоценное и уж почти кокнул его, как вскричала Авдотьевна всею сущностью своею:

– Стойте! – да так вскричала, что подселенец даже обернулся. – Подождите! – продолжала торопливо Авдотьевна, – давайте лучше меняться.

– Что? – не понял Заслонов, а старушка уже со стены барометр снимала.

– Вот, – сказала она, торжественно возлагая барометр на стол. – Очень хорошая вещь, – и добавила, посмотрев на изумленного подселенца: – Барометр называется.

– А зачем мне это… этот? – только и сказал Заслонов.

– Погода, – пояснила Авдотьевна. – Утром только взглянете на него и сразу ясно – надевать калоши или нет.

– У меня калош нет, – ответил на это Заслонов и почему-то совсем загрустил.

– Будут! – утешила его Авдотьевна. – Обязательно будут. Вы – мужчина видный. За вами будущее. Все у вас будет… и калоши. Так что давайте… А?!

"Надо было все же в другую квартиру проситься", – подумал подавленный Заслонов, а вслух сказал: – Не на что меняться.

– Как это не на что?! А яйцо?!

– Это что ль? – удивился подселенец.

– Конечно.

– Да я его вам так дам – кушайте на здоровье, – и Заслонов с облегчением протянул яйцо.

– Нет, – сказала Авдотьевна, когда яйцо уже в ладошку вошло. – Так я никак не могу. Вы должны… Нет, вы просто обязаны взять у меня это… этот… – и она пододвинула к нему барометр. – В подарок. Очень хорошая вещь. Вы меня обижаете.

– Ладно, – послушно сказал Заслонов. – Но пусть пока повисит. Можно?

– Можно! – милостиво разрешила старушка, и Заслонов с облегчением водрузил барометр на прежнее место.

Авдотьевна тем временем рассматривала царский подарок со всех сторон. Хорош был подарок, да только вот не просвечивал вовсе… А как крутанула она на столе яйцо это, так и оправдалось самое страшное ее подозрение: яйцо уже было вкрутую сварено.

– Оно – свежее, – заверил ее Заслонов, увидев неподдельное старушкино огорчение. – Вы не сомневайтесь.

– Свежее-то свежее, а вареное, – с упреком сказала Авдотьевна.

– Так как же его иначе довезешь-то… – начал оправдываться Заслонов и почему-то с укором посмотрел на хорошую вещь – барометр – на стене висящую. – Побьешь только…

– Я понимаю… – трагическим, каким-то ермоловским голосом молвила Авдотьевна. – Я все понимаю. Но если его теперь в луковой шелухе варить – непременно ведь переваришь. А у переваренного яйца, известное дело, ни вкусу, ни аромату. – Тут Авдотьевна ясно почувствовала запах сваренного вкрутую яйца, запах, которого раньше, кажется, никогда не замечала. Даже носом шевельнула.

И отстранился Заслонов от забот своих насущных и понял беду старушкину.

– Не боись, мать… – сказал он и достал из кармана карандаш, да не простой, а наполовину красный, наполовину синий директорский, – это – беда поправимая. – Потом, с нечеловеческой галантностью сказал: – Позвольте! – взял злополучное яйцо и пересел с ним к окну.

Долго он сидел там весь объятый вдохновением, то восхищенно цокая языком, то горестно вздыхая. Наконец, когда уж совсем стемнело, закончил и со словами, – осторожно – пачкается, – вручил предмет культа сидящей в напряженном ожидании Авдотьевне.

Всею своею душою содрогнулась Луиза фон Клаузериц, увидев творение Алексея Никаноровича Заслонова, поскольку пасхальное это яичко украшал герб Советского Союза, в центре которого вместо серна и молота сияло "Х.В.". Но если бы только это… Обратная сторона была украшена красными флагами, синими лозунгами, да сытыми профилями, в основном волосатиками, на мучеников вовсе не похожими.