Он вспомнил описание Боля: «…кортеж сворачивает в Глухой проулок, там через неприметные ворота во двор мы выезжаем на Замковую дорогу…» Неприметные ворота? Но Смирнов пишет – «глухой, аккурат в стену упирается». Возможно, ворота были замаскированы, видны только тем, кто знал? Или… или Боля описывал желаемое, а реальность была иной?

И главное – почему об этом ни слова в официальных отчетах? Почему этот проулок так тщательно стерли не только с карт, но и из документов о сносе слободы? Они скрывали не просто королевский маршрут. Они скрывали пропажи людей. Они скрывали страх, который это место внушало жителям.

Петто почувствовал, как кусочки головоломки начинают складываться, но картина получалась гораздо более мрачной и пугающей, чем он мог себе представить. Глухой проулок был не просто архивной нестыковкой. Кладбище под торговым центром было не просто примером городского забвения. А старик-архитектор… возможно, он был не просто призраком.

Эти места, стертые, забытые, намеренно скрытые – они были… опасны? Активно опасны? И эта опасность не исчезла вместе с ними, она просто затаилась под кожей города, готовая проявиться снова?

Он снова посмотрел на тетрадь Егора Смирнова. Показания простого человека, жившего там и тогда, оказались страшнее всех придворных интриг. И теперь у Петто было не просто смутное ощущение неправильности. У него было свидетельство. Свидетельство того, что тьма под городом имеет свою историю. И эта история, похоже, только начинается для него.

Голова Петто гудела. Мысли метались, цепляясь то за строки из дневника Боля, то за корявый почерк приказчика Смирнова, то за образ старика за его столом. Пропажи людей… шепот по ночам… «проклятый проулок»… Это было слишком. Слишком много для одного дня, для одного человека, привыкшего иметь дело с сухими фактами и четкими датами.

«Нет, – он решительно тряхнул головой, отгоняя нахлынувшие образы. – Этого не может быть. Это просто… совпадения. Городские легенды. Пьяные слухи». Он вскочил со стула, почти опрокинув его. Нужно было прекратить это. Прекратить копаться в этих пыльных, темных историях. Он сам себя накручивает.

Взгляд упал на разложенные на столе бумаги: тетради Смирнова, карта 1888 года с четко обозначенным Глухим проулком, ксерокопии страниц из дневника Боля. Все это казалось теперь не просто документами, а какими-то уликами, вещественными доказательствами его собственного безумия.

«Хватит», – сказал он вслух, и голос его прозвучал неожиданно твердо в тишине архива. – «Просто хватит на сегодня».

Он начал быстро, почти лихорадочно собирать бумаги со стола. Его обычная методичность и аккуратность исчезли. Он не разбирал документы по папкам, а просто складывал их в одну стопку – карты, дневники, копии. Лишь бы убрать их с глаз долой, спрятать, словно они могли причинить ему вред. Пальцы плохо слушались, бумага шуршала под его торопливыми движениями. Он старался не смотреть на тот стул, где сидел призрак, но боковым зрением ему все время казалось, что там мелькает какая-то тень.

Он подхватил стопку собранных документов и почти бегом направился к стеллажам. Обычно он тщательно сверялся с каталогом, прежде чем поставить что-то на место, но сейчас он просто рассовал тетради и папки в ближайшие свободные ячейки, нарушая собственный, годами выстраиваемый порядок. Тетрадь Смирнова оказалась зажата между томами по истории гильдий, карта 1888 года – в секции церковных метрик. Не важно. Главное – убрать их, скрыть, забыть.

Закончив с бумагами, он оглядел кабинет. Стол был почти пуст, если не считать ноутбука и нескольких канцелярских принадлежностей. Стало немного легче, но ощущение тревоги не уходило. Комната казалась чужой, враждебной. Свет от настольной лампы выхватывал из полумрака пляшущие пылинки, которые казались какими-то зловещими спорами.