Он не верил в добро, не верил в честность, не верил даже в зло – просто принимал мир как поле для игры, где все правила писались кровью. Его жизнь была наполнена чередой краж, подлых убийств и пактов с теми, кто жил в тенях подворотен. Он продал душу за власть, но получил лишь вечный голод и пустоту внутри.

Лавка "Черные Страницы" возникла перед ним внезапно, будто вырастала из самой тьмы.

Витрины были затянуты паутиной, в которой копошились серебряные пауки. Над дверью висел колокольчик в форме плачущего ангела. Владелица лавки не хотела платить дань, как это делали все другие торгашы. Такое отношение вредило бизнесу и подрывало авторитет Виктора. Терпеть это он был не намерен. Надо проучить жадную торговку ложью.

"Граф" вошел в лавку и вдохнул густой воздух, отдававший ароматом церковного ладана и старых книг. Полки из черного дерева изгибались, как позвоночники драконов, а книги на них словно дышали, вздуваясь и сжимаясь.

Он всю жизнь был прагматиком и знал, что никакой вечной жизни и загробного царства нет. Это все байки для слабаков и простачков. Все это лишь глупая надежда для тех, кто ничего не добился в этой жизни.

Мужчина по-хозяйски двинулся дальше внутрь лавки и с любопытством стал рассматривать старые книги в кожаных переплетах и непонятные склянки, что стояли почти на каждой полке. На одной из них он заметил книгу словно в переплете из человеческих век. На книге было его имя.

– Не трогай.

Голос ударил его, как хлыст.

Лира, хозяйка лавки, стояла за стойкой. Белые волосы девушки переливались с синевой лунного света, пробивавшегося сквозь витраж с изображением падших ангелов. В её глазах, изумрудном и черном, отражались две вселенные: одна – полная жизни, другая – поглощающая ее.

– Ты пришел украсть что-то или потребовать то, что тебе не принадлежит? – спросила она, и на миг в черном глазу вспыхнула красная точка, как уголь в пепле.

– Я пришел за тем, что мое по праву короля этих улиц. И тебе лучше не перечить, если хочешь дожить до рассвета! – со злостью в голосе проговорил "Граф" и швырнул книгу, что была у него в руках в Лиру. Книга, словно натолкнувшись на невидимый шит, недолетела нескольких метров и упала прямо перед хозяйкой лавки. Страницы раскрылись, и оттуда вырвались голоса – сотни, тысячи, сливаясь в вопль.

Эти воющие, плачущие, стенающие голоса оглушили Виктора и он против своей воли зажал уши. Лира же даже не моргнула. Она провела рукой над книгой, и вопли стихли, превратившись в тихий плач.

– Они не в книге. Они в тебе…

Он вернулся ночью, пьяный от ярости и страха. Ему снилась старуха: теперь ее глаза были черными, как у Лиры, а изо рта выползали пауки, сплетающие слова "прости" из паутины. За что она просила прощения у своего убийцы?

– Зачем ты показала мне их? – взревел он, врываясь в лавку.

Лира стояла у зеркала из костей, держа в руках сосуд с мерцающей душой. В отражении за ее спиной шевелилось нечто с крыльями, покрытыми глазами. Виктор напряг память. Кажись так церковники описывали херувимов.

– Потому что ты начал забывать, – она повернулась, и ее платье, расшитое пауками, зашелестело, будто те ожили. – Забыл вкус хлеба, который она тебе дала. Забыл, как дрожали ее руки. Забыл, что значит быть человеком.

Он бросился к ней, желая разорвать её хрупкую плоть, вырвать её глаза и задушить девушку её же собственным языком, но пол внезапно ушел из-под ног. Лавка превратилась в лабиринт воспоминаний:

Мальчик лет семи, замерзающий в подворотне. Руки, обожженные чужими плевками и безразличием. Кожа горит от побоев и ран. Первая кража – кошелек у священника, в котором оказался крестик. Крестик, который он продал за глоток вина…