Аргил лежал на холодной земле среди рассыпанных цветов. Боль уходила, уступая место нарастающему холоду, покою и тишине. Последнее, что он видел – убегающую фигуру священника и звезды над головой. Жаль его… – промелькнула последняя человеческая мысль. Такой сильный… и так слеп…

Но смерть для Некроманта – не конец. Это лишь переход. Его дух, уже давно связанный с Потоком Мертвых, не устремился к свету, как душа Лиры. Он задержался на пороге. Знание, накопленное за десятилетия служения мертвым, его нерастраченная воля исполнить долг, сама жестокость и несправедливость его убийства – все это создало мощный резонанс в магических тканях мира.

Внутри его бездыханного тела началось движение. Холодный, неживой огонь вспыхнул в глубине угасших глаз. Кости наполнились не кровью, а силой некротической магии, древней и безличной. Кожа стянулась, приобретая вид старого пергамента. Рана на виску затянулась темной, безжизненной тканью.

Аргил поднялся. Вернее, его тело поднялось, движимое новой, холодной волей. Глаза, в которых теперь горели лишь крошечные точки синеватого пламени, осмотрели мир. Все было иначе. Яркие краски жизни померкли, зато мир наполнился миллионами тончайших нитей – шепотами душ, эхом несправедливости, слезами неупокоенных. Он видел их с невероятной ясностью. Чувствовал их боль с леденящей точностью.

Человеческие эмоции – усталость, жалость, печаль – исчезли. Растворились, как утренний туман. Осталась только цель. Долг. Бесконечный долг перед мертвыми. Теперь ни страх живых, ни их фанатизм, ни даже их насилие не могли его остановить. Он был свободен от боли, свободен от усталости, свободен от жалости.

Он стал Личем – Вечным Служителем, Хранителем Последнего Шепота.

Он наклонился и подобрал один из белых цветов, упавших с тумбы. Хрупкий лепесток не дрогнул в его бесчувственных пальцах. Лич положил цветок обратно на камень. Жизнь была хрупка. Смерть – вечна. И его работа только начиналась. Теперь, став частью вечности, он мог помочь куда большему числу душ. С безжалостной эффективностью, лишенной человеческих слабостей.

Добро отца Мартина, его праведный удар, породил не гибель, а новую, куда более могущественную форму служения. Ирония судьбы была совершенна: фанатик, пытавшийся уничтожить "Зло", невольно дал ему силу стать бессмертным инструментом помощи тем, кого живые так часто забывали и предавали.

Туман обволакивал Лондон, как саван, пропитанный слезами ушедших эпох. Дождь стучал по крышам не просто каплями – он звенел, как тысячи крошечных колокольчиков, выстукивая послания из иного мира. Каждый камень мостовой хранил шепот проклятий и сломанных судеб, каждый фонарь был отсветом давно погасших звезд и жизней.

Виктор, угрюмый и жестокий мужчина по прозвищу "Граф", шагал по переулку, где тени цеплялись за его плащ, словно дети, просящие подаяния. Его сапоги стучали по булыжникам ритмом похоронного марша, а в кармане ждал нож – старый друг, чья рукоять была вырезана из кости первой жертвы. Мужчина затянулся сигаретой, выпустил дым, который в темных тонах улицы приобрел очертания черепов. Вдруг на него нахлынули воспоминания…

Он хорошо помнил ее лицо.

Старуха с глазами, как мутное стекло, протянувшая ему краюху хлеба в тот день, когда он умирал от голода. Он взял хлеб, а потом и ее жизнь. Теперь ее голос жил в нем, шепча стихи на языке, которого не знал ни один смертный.

Изменился прежде всего сам Виктор. Теперь он не тот жалкий и голодный мальчишка. Теперь он "Граф". И свое прозвище он получил не за звание или близость к аристократии, нет-нет, напротив. Его прозвали так из-за привычки оставлять после себя пустые кошельки и разбитые жизни.