– Бонза Тоео, как я рад и мудрости вашей, и поручению. Бывало ведь, что и на край земли или без глаза, положим, без имени. – В этот момент снова заносился по рёкану гонга зов, сообщая о наступлении часа тигра18. – Вот, в самый раз. Облачайтесь скорее в своё непритворное, и проследуем в пустоту, в башню, где всё и решится.

Тоео не изумлялся уже прозорливости управителя, больше его беспокоили мысли о непременной расплате за случившийся обман. Он извлёк из короба доспехи ярко-алые, защиту на локти и голени эбонитовую, шлем воина с пунцовыми шнурами и широкими защитными крыльями, за который Тоео звали в бою «Государь лев». И предстал перед Фудо теперь не бонза, а воин спокойный и грозный, сжимавший в руках не знавший поражения смертоносный в два сяку19 меч.

– Из пучины боли и зла – в обитель духа и крепости. Следуй за мной, буси Тоео. – И Фудо направился в верхние пределы рёкана.

Третья башня постоялого дома ослепила Тоео и своими просторами, и огнями-потоками. Широкий церемониальный зал без сёдзи и комнат, открытый со всех сторон луне, продуваемый горными ду́хами, предстал Тоео после натопленных, тусклых пределов свежим и благостным, ясным от многочисленных огней, подвешенных под сводами крыши, линиями разбегающихся внутри медных торо.

В центре комнаты цвела нежным цветом широкая вишня, а вокруг неё всё пространство зала занимали стоящие в ряд друг за другом воины – буси готовились к смерти. Кимоно их были траурными, белыми20, волосы аккуратно собраны на макушках в пучки. Татами перед воинами были покрыты шёлком, на них покоились деревянные домики-подставки с блистающими священными танто21, связки свежих ирисов колосились в вазочках у изголовья ритуальных циновок.

– Сэппуку22! – невольно вырвалось у Тоео, и затаилась вмиг в пространстве зала особая тишина, торжественно пресеклось любое дыхание, любое моление.

Воины смотрели теперь на Тоео и точно ждали решительности и от него.

– Верные слуги меча, буси Тоео, – стал объяснять Фудо. – Не каждый достоин дойти до Башни Пустоты, не всем достаёт умений и характера. Но вот в чём неизменная прелесть: воины грубые, неприхотливые, пребывая в руках у смерти, находят в последний миг способности для поэзии. И это живая история, мёртвые не слагают стихов даже о новом своём гибельном доме. И чиновник, и разбойник становятся у предела поэтами. Сойдёмся с ними ближе. Дзисэй – короткий печальный стих – самое искреннее искусство для любого сердца. – И Фудо пригласил Тоео проследовать вдоль первого ряда смиренных воинов.

– Тейнаи Райоки, – приветствовал Фудо поклоном совсем юного буси.

– В прощальный час не тревожусь о страхе.

О встрече с камелией грёзы мои.

И слово звучит и уже бессмертно, – прочитал воин в ответ.

– Прелестно, чарующе… – Закачал головой Фудо. – «Неслышащий грома» здесь его зовут. Печальна и злополучна юноши судьба. Безнадёжно влюблённый в хрупкую Исэ, недостойный по положению руки. Решился он на хищение, на побег. Предал всё в жизни ради чувства. В пути укрылись вдохновенные от грозы в ветхом амбаре. Встал юноша на ночь у входа в дозор и не слышал в раскатах грома призывов о спасении терзаемой Исэ – лихие люди прятались под сводами, и не случилось любви пережить несчастную ночь.

Фудо и Тоео двигались дальше, и каждый из воинов склонялся навстречу, читал дзисэй, рассказывал историю.

– А вот отец, в бою несокрушимый, но покорный и нерешительный в делах суетных. – Задержался Фудо у одного из буси. – Отправил усердную дочь, ненаглядное своё в старости утешение, в услужение к соседу. Тот, не сумев овладеть ею силой, забил палками до могилы и прикопал. А когда потребовал Унмейни Джуджун дочь свою обратно, обвинил в воровстве её сосед, притворился, что не сдержал в праведной одержимости гнева, обошёлся круто. Посерел лицом вмиг отец обескровленный, но заявить не посмел: как опорочить семью, имя. Покорился судьбе, подчинился её предопределению…