Ребёнок блюдо нёс с мясом вместе с хлебом,

А мать его имела просто добрый вид.

Когда зажило рыжее то брюхо,

Все трое лишь кивком простились с лисом.

И он кивнул, и к ветру обратилось ухо,

Чтоб слышать ветер, что наверху над лесом.

Но не услышал в нём лис слов —

Слов одобрения. Благодарных слов.

Однако чувствовал беречь людской сей кров.

Есть память лучше, чем дюжина вредов.

Теперь достойные оберегают шкуру.

Она их радует своим всем идеалом.

Лис их защищал, свою пленя натуру.

Они спасали, коли рок убить решится хладом.

И ночью с дороги одной

Можно увидеть на небе улыбку

Из звёзд на лисицы морде большой —

И в сердце как будто вогнал кто-то скрипку.

Из друга в ревнивцы и снова обратно

А что если сильные чувства не находят должного ответа? Что если тот, к кому возникают непреодолимо прекрасные чувства, ценит и любит, но не так, чтобы становиться частью новых любовных песен? И даже к другому человеку близкий испытывает то, что ты испытываешь к нему. В таком случае нужно задать вопрос самому себе. Нужно ли уходить, чтобы не обратить свои чувства в разрушение? Или побороться за изменение незыблемости горных массивов? А может, если счастье дорогого человека всё ещё не утратило своей значимости, стоит просто остаться рядом и сделать кусочек своего будущего счастья из счастья близкого?

Влюбился однажды жулик в медичку,

Будто эльфёнок спичку зажёг

Как в камине, но в клапане сердца, —

И с тех пор наш герой потерял своё место.

Его место отныне, где помочь может ей.

Безразличие женское ядов страшней.

Коль жажда придёт, принесёт он бочонок,

Голод примчится – зайчонков штук сорок.

Золото нужно? Отыщет он клад.

Тепло без объятий? За огнём лезет в ад.

В пути за лекарствами всегда помогает.

Отгоняет чудовищ да цветы собирает.

Труд у всех лекарей очень опасен,

Стражи лекарств – монстры в всей массе.

Потому найти друга – ценный этап,

Пускай он и жулик, и без всяческих лат.

Но однажды в палатке она встретила рыцаря.

После пары лишь фраз поняла, мир целя,

Про свою жизнь умудрилась забыть,

Выживая годами, хоть неделю пожить.

И тогда обещал ей воин жить рядом

И стоять за неё стеной пред градом,

Как стоит в непогоду возле брега гора,

Из-за неё наступит потопа пора.

Жулик жалился их поцелуем,

Глох, коль их смех бывал шумен.

Любое касание – и приступ удушья,

Лишь бы настигли любовничка ружья!

Тщетно пытался воришка врагом

Выставить воина и колдуном.

Не верила лекарь и просто бесилась,

О разуме друга, покое молилась.

Но ревность по времени застит глаза.

И жулик уходит, как скажет, из-за

К нему недоверия, глупости женской.

Не видать ей лица, руки жеста.

Заклятье сработало. Не быть им ввек ближе,

Чем сословий ступени выше и ниже.

Но через год скулить начал проклявший,

Когда видел друга, бродящую в чаще.

Он хотел ещё раз стать причиной улыбки,

Принести для неё философские глыбки.

Он так рьяно винил за всю глупость себя,

Что в овраг угодил, цепью матов гремя.

А овраг был ловушкой обиженной ведьмы.

Улюлюкает злобно: «Не бойся, ведь мы

Со всем, что украл, почитай что соседи.

Как котёл что готовит всё мне. Тот. Из меди».

Отбрехаться – пустое.

Соблазн дать – страшнее.

Подвесили путы плута над котлом.

Зловонье ударило гнилью, патокой, злом.

Не была эта ведьма из любителей Люда.

Мясо – как курицы, печень – как трупа.

Потому всё людское стало с вора сползать,

Словно в регрессе, что дала миру мать.

За кожей, слоями отпавшей от мяса,

За мышцами-листьями, павшими с вяза,

Крови бочонок сварился в котле,

А кости со стуком предались земле.

Осталась душа, что мечется в формах,

В видах реальных и тех, что вне нормы.

Формах звериных, птичьих и рыбьих,

Крича то вдруг лаем, то пением сиплым.