– Амальфи, да? – Может это была и ложь, но свой путь начать с чего-то придётся. Уверенности не было ни в одном слове, сказанного мне ранее, но знаете, я человек достаточно азартный и по-моему госпожа удача до сих пор держит меня в своих любовниках. Хоть на меня и давила горечь предыдущего проигрыша, но чуждое ощущение неопределенности вновь заставило испытать роль сорванца, только вышедшего из приюта. Всё снова стало зависеть от меня, так еще и удалось определиться со следующей целью. Унывать не стоит, ведь ты больше не чей-то «парнишка на побегушках». Сейчас же выходной, а значит, может, удастся стащить часики или кошелек, естественно из-за срочной нужды восстановления справедливости, не иначе. Газету куплю сам, честное слово.

– Знаешь, твои работы не производят…такого фурора как раньше. Мы давали тебе время, прийти в себя после случившегося, но прошло уже четыре года и особых подвижек нет. Может тебе следует сменить окружение или там, взять перерыв? В любом случае, если всё так продолжится, то нам придется приостановить наше сотрудничество. Извини.

Тогда я ничего не ответил. Только, что и смотрел в окно, пытаясь не проявлять еще более жалостливого вида, чем он есть. Мои работы и вправду перестали привносить что-то новое. Каждая страница была пропитана копией самого себя, в самом ожидаемом для того месте, да и сказать откровенно: тяжело сотворить девственно-нетронутый материал, когда переживаешь сотни гениальных умов, написавших про всё и вся. Для толпы, произнесенные мною слова, становятся нареканием моей бесхребетности и лени, сопровождаемые всё новыми попойками в попытках найти потерянное вдохновение. Вдохновение, давно же мы с тобой не встречались, ты стала моим оправданием пристрастия к алкоголю, заглушающего боль, своей же бесполезности.

Прелюдия, щелкающей зажигалки, прерывает очередь из автомата Томсона, мимолетно пролетающей из моего телевизионного ящика. Кассета воспроизводила один и тот же фильм каждый раз заново, в жажде вызубрить его до блеска – Перекресток Миллера, смысл которого заключался в изображении присутствия, кого-то помимо меня. Совершив маневр, цель которого заключалась в потухании культового фильма по моей оценке, как ни в чем не бывало, усаживаюсь обратно в своё царство беспорядка. В попытках откопать из могилы мою давно исчахшую карьеру, бросаю ей спасательный круг, в виде новых сюжетов: Итальянский бандит, и его жизненный путь до переломного момента? Появление страха, любви, практически означающее одно и то же, или осознание действительности и его легко заменимости, сопровождаемая детскими травмами? Всё не то.

Я стираю абзац, не боясь удалить лишнее, держа палец на кнопке клавиатуры, ведь его одинокое мигание курсором только и одушевляет этот пустой лист. Потирая глаза от подходящей апатии, сопротивляться которой, больше нет сил, мне приходит идея: выйти из своей замшелой каморки и еще раз взглянуть на то, чего лишаю себя сознательно – общество. Встав с давно скрипящего кресла, не удосужившись разглядеть в темноте стопки листов с писаниной, талантливо отправляю верхний ряд в воздух и второй под границы шкафа. Это стало уже традицией.

– Нц. Надо будет прибраться потом, как-нибудь – Это ложь. Не больше, чем оправдание перед осуждающе смотрящим на меня интерьером. С детства мы верили, что неодушевленные вещи имеют привычку, при повороте к ним спиной, оживать. Я был из того же числа. Не хватало еще, чтобы по моему возвращению здесь воцарил бунт мебели, выгоняющей из собственного дома.

Небрежно отталкивающий – подходящее выражение для моего описания. Вещи так и кричали: помогите ему не перепутать на этот раз носки и не забыть сменить тапочки на обувь. Свет из затворок открывающей двери поверг меня в шок и еще раз напомнил причину моей отчужденной жизни. Деревянные ступеньки жалостливо прогибались под моей ногой. Не сказать, что я был тяжелый, скорее наоборот: худощавый, небритый, отпускающий волосы, но не ниже шеи, зачёсывающий руками их назад, хотя это не особо помогало – они всё равно возвращались на лоб, пытаясь закрыть меня от обжигающего свежего воздуха. Миновав веранду и его местных обитателей, провожающих меня следом, я уместил своё тело в рядом стоящий пикап девяностых годов. Хоть он и был младше меня практически в два раза, но свои последние вздохи произносил уже сейчас, издавая газовые возгласы сразу после попыток его завести. Наконец, не больше пяти попыток – рекорд не побит.