Однако не от того, насколько грубо это прозвучало, а от того, что чувство, будто они знакомы, всё ещё не отпускало, заставляя вспоминать человека, ради которого пришлось воплотить в жизнь самую безумную идею из всех, что когда-либо были озвучены человечеством.

– Что ж, ваше право, – в конце концов, решив не заострять внимание на столь странном ощущении, незнакомец закидывает свою сумку на плечо в готовности покинуть крышу. – Единственное, могу ли я перед уходом задать вам один нескромный вопрос?

Все трое переглядываются между собой, как бы невербально решая, стоит ли соглашаться, потому что, обычно, когда вопрос ставят подобным образом, то ничего пустякового ожидать не стоит. Особенно от того, с кем знаком меньше пяти минут, пускай первичных признаков враждебности и агрессии не наблюдается, а значит…

– Конечно, – не успел виртуальный «совет» закончится, как выдал Лип, предпочётший довериться собственному любопытству, победившему даже первичный страх.

– Сейчас же две тысячи двадцать третий год, верно?

– Да, – из-за непонимания, к чему настолько глупый вопрос, ответ получился растянутым и немного скомканным, а Винс и Бэбс озадаченно ещё раз посмотрели друг на друга, словно для того, чтобы убедиться, что правильно всё услышали.

Мужчина же ещё сильнее нахмурил свои чёрные брови, не понимая: он оказался в нужном месте в нужное время, но при этом всё равно промахнулся, так как здесь царит апокалипсис. Правда, не такой, каким он его помнил.

Всё выглядело намного мрачнее и печальнее, и даже если предположить, что в расчётах была допущена маленькая погрешность, по причине которой, коматозники (как он привык их называть), уже разворотили все улицы, всё равно было что-то не то. Не то, что он уже когда-то переживал, будучи моложе всего на шесть с половиной лет, потому что случись это несколько дней назад, представшие перед ним подростки не сидели бы так спокойно.

Они бы кричали: сначала от страха при виде того, как нечто огромное и неизведанное с бледно-серой кожей и вибрирующими наростами на спине разрывало чью-то грудную клетку своими острыми когтями, а потом от мучительной боли, когда из оставленной коматозником раны начинала сочиться вязкая чёрная жидкость в сопровождении разрастающихся по телу фиолетово-синих вен, против которых не действовал даже препарат, выведенный на скорую руку из клеток заражённых.

Или, если быть точнее, из той самой чёрной слюны, однако, содержащей то, что заставляло мутировать ещё быстрее, – не за восемь, а за четыре часа – в результате чего количество трупов росло. И в такой геометрической прогрессии, что в какой-то момент власти приняли решение сжигать всё без разбора, – будь то шестифутовый, серый монстр или попавший под обстрел маленький ребёнок с двумя пулями в животе – из-за чего воздух в некоторых уголках страны пропитался жжённой плотью. Да так перманентно, что в голове появилась установка, согласно которой стереть это из памяти удастся только с возвращением сюда, в место, где, как хотелось верить, ещё никто не знает, кто такие коматозники и как с ними бороться.

– В таком случае, с вашего позволения, я хочу задать ещё один вопрос, – после непродолжительного молчания произнёс незнакомец. – Сколько времени прошло с начала эпидемии?

– В смысле, как давно заражённые уничтожили большую часть человечества? – уточнил на этот раз Винсент, всё ещё сомневающийся в том, что это не какая-то глупая шутка, так как разве что новорожденный может не знать, что с начала катастрофы прошло чуть больше пятнадцать лет.

– Не поймите меня неправильно, просто… у меня запланирована встреча с одним человеком, который живёт где-то здесь, неподалёку от Берлина, и, если я ошибся со временем, то мне нужно это знать.