* * *
Я бы жил совсем иначе.
Я бы жил не так,
не бежал бы, сжав в комочек,
проездной пятак.
Не толкался бы в вагоне,
стоя бы не спал.
На меня б двумя ногами
гражданин не встал.
Я бы жил в лесу усатом,
в наливном саду
этак в тыща восьмисотом
с хвостиком году.
И ко мне бы ездил в гости
через жнивь и гать
представитель старой власти
в карты поиграть.
* * *
В продолжении рода спасенья себе не ищи:
нищету своей памяти ты завещаешь потомкам —
и не видят они, как ты медленно таешь в ночи —
на глазах исчезают, окутаны временем тонким.
Никого не вини. Никому не печалуйся в том.
Одиноким виденьем становится жизни истома.
А кругом – тот же скарб, тот же скрип у дверей
– тот же дом,
тот же скверик с детьми перед окнами зримого
дома.
* * *
Когда на вас навалится зима
всей беспросветною декабрьскою тьмою,
возьмите черный том Карамзина:
что в нем заложено кровавою тесьмою? —
все те ж снега с прорехой зорь,
дымок жилья у волка на примете,
всея равнины самодержец – ветер
да слез морозных кристаллическая соль.
Быть может, вам пригрезится тогда:
декабрь и есть декабрь – и никогда не минет
его незрячий ветер на равнине
да золотая зорь его орда.
Лермонтов
1
Душа страшна и холодна.
И страсть одна – как жизнь одна.
Лишь раздувает серой парусиной
по небесам бескрайнюю Россию —
для одиночества она уже годна.
2
И где бы на пути своем он ни был,
ему всегда сопутствовала смерть:
не страх, не романтическая небыль —
а нечто точное всей бестолочи средь.
И он молчал, как власть имущий демон,
пером гусиным жалобно писал
и землю рвал с ее насущным небом,
как в трех местах простреленный гусар.
3
В пустыне, скорее всего сгоряча,
Три Пальмы роптали на Господа Бога:
от века никто не купался в тени их глубокой.
Но Бог их услышал. Верблюды людей привели.
Прекрасно горели весь вечер старинные
пальмы.
Источник кипел. Но пески и его закопали.
И стала пустыннее пустошь Господней земли.
Как ныне сбирается Вещий Олег
Как ныне сбирается вещий Олег
пройти через рощи развилистых рек,
соседей ограбить и славы найти —
кудесник встает у него на пути.
«Кудесник старинный, кудесник седой,
когда дорожишь ты своей бородой,
поведай, что видят слепые белки,
грядущее князю правдиво реки!»
Над степью широкие встали орлы.
И топчутся кони, ретивы и злы.
Старик навалился на посох сухой,
и степь огласилася речью такой:
«Смешны мне живые, пока не умрут,
смешны их сраженья и тягостный труд —
иссякнут и слава, и злоба, и месть —
в забвении ложь неизбежная есть
по имени ПАМЯТЬ… Великий Олег,
добычу несет тебе новый набег,
и за море дальнее вольный поход
дружине несет небывалый доход.
Куда ни примчит тебя верный твой конь,
встает на дыбы неизбежный огонь,
куда ни причалит твой княжеский челн —
река кровяная к нему притечет.
Сожженные нивы, обугленный кров,
заморского хмеля горячая кровь,
рабы и рабыни, восточный булат
и злато для киевских будет палат.
Над павшими в прахе – Олегова длань —
такая Олегу по жребию дань:
велик ты и славен… Не знаешь ты лишь,
какою кончиною жизнь утолишь.
И верно, мы смертны, отважнейший князь,
да только не помним того отродясь.
Но гибели сколько по свету ни сей,
а смерти случайность тревожит князей.
Ну что же, ты волен, как самая смерть —
вольна и она в твоем сердце коснеть
проклятьем над далью оставшихся лет:
Олегова гибель вольней, чем Олег!
Она не откроет свой срок никому —
ни вещей душе, ни слепому уму —
она ведь сама не решила пока,
когда тебе, князю, свалять дурака —
в бою ль просчитаться иль пьяным упасть
о камень – твоя непомерная власть
ее забавляет и даже смешит,
покончить с тобою она не спешит.
Но всласть полежав у тебя на душе,
кровавых потомков плодила уже:
коварства и ярости смрадный ручей