Ах, от худа, кроме худа,
ничего не жди.
Здесь я оставляю читателя наедине со стихами Александра Величанского. Настоящее издание – избранное, за его пределами остались не только отдельные стихотворения из книг и циклов, но целые стихотворные книги («Помолвка», «Живая ограда»). Можно надеяться, что за этим последуют другие издания, воспроизводящие авторские версии стихотворных книг. Пока же поблагодарим составителя (и адресата многих стихов, вошедших в книгу), Елизавету Величанскую, – за тяжелый труд выбора и отказа от многих дорогих и важных строк, за ее Фермопилы.
Ольга Седакова
Сентябрь 2005
Из сборника
Удел
* * *
Крепчайшую вяжите сеть,
но бойтесь умысла, улавливая суть
(у истины запаса нет съестного:
у истины судьба – на волоске висеть).
Пусть вытекает слово,
как море из улова,
забыв свою оставшуюся сельдь.
* * *
О себе я не пекусь —
без возврата, без прогресса —
я согласен быть процессом,
даже после смерти. Пусть.
Если нечего терять,
велика ль тогда потеря?
Сколько надобно бактерий
разложить мою тетрадь?
* * *
Лес подневольный редел:
вот оно мертвое поле,
где накануне от боли
ветер вслепую ревел:
дольному – доля,
а вольному – воля…
Воля ведь тоже удел.
Кто из ветвей выходил,
корню отринувши верность,
снег, составлявший поверхность,
этого не уследил.
Детство
Нагревается белый кафель.
Там за кафелем – наш картофель
зашипел… На зеленой стене —
наши трещины в старой краске:
горы, головы, войны, сказки…
И окно начинает синеть —
становиться все гуще, гуще…
занавески слипаются… Вмиг
исчезает из печки пища,
исчезают из комнаты вещи —
вещь за вещью… и даже спящий
навсегда исчезает в них.
* * *
Спускалось солнце в просеку.
С небес свисала ель.
Стоял солдатик простенький,
похожий на шинель,
глядел он виновато
на желтые снега —
с ножом и с автоматом
похожий на врага.
Снега валились с дерева
сквозь веток канитель.
Стоял солдатик серенький,
похожий на шинель,
и видел: на закате,
судьбу свою кляня,
стоит другой солдатик,
похожий на меня.
* * *
Зима, и чуть что – ночь.
Прости меня, что павший,
как снег, везде лежавший,
в погоде ледяной
среди прохожих редких,
под ледяные реки опущенных на дно.
* * *
И за мною придет мой путь —
через холод и через мрак
он за мною следил как враг —
мы придем: ты не встретишь нас,
и за нами наш дальний путь
через снежный небесный наст.
* * *
Зима, и ты уходишь, как моя
любимая уходит, повстречавшись, —
твоей весны, твоей горчайшей чаши,
лежат меж нами черные моря.
Весенний воздух синий и редчайший
опустошает взоры не зазря:
прозреньем наливается земля:
насыщена душа – редеют чащи…
Зима, и ты уходишь и уйдешь!
Ловлю тебя деревьев неводами —
забвению наученный годами,
я знаю, что они уйдут, и все ж
счастливую заучиваю ложь…
Идите! – вот вам улицы с цветными городами!
* * *
Был зарифмован этот день
со златотканым словом СЕНЬ,
с мелкопоместным словом ЛЕНЬ,
со словом ТЕНЬ, на солнце неуместном,
чтоб в зарослях осенних бессловесных
глубокий смысл привстал с земных колен.
* * *
Высокой птицы крестик в небесах.
Плывет к себе в село ржаное поле.
И облака плывут, как поневоле.
И я о них невольно написал.
Там будет пруд (и он уже зацвел).
Там будет клуб с чернильною афишей.
Как крысы с корабля, бегут из поля мыши,
пожара предрекая произвол.
И жуткой тишиной уже дымятся крыши…
* * *
О, она живет и шутит,
зря свою водицу мутит,
опечалившись на миг;
в подвернувшейся минуте
отстоится легкий лик.
И растет себе по стеблю:
позабудет, а не стерпит,
и отчаянья свои
развлечет – не утаит.
Безответна, как мгновенье,
что маячит впереди…
Временных часов биенье
до поры, до упоенья
слышится в ее груди.
* * *
Страшен город Ленинград:
он походит на трактат,
что переведен с латыни