– Ладно, хватит болтать, – он оглядел плоды своих трудов и мрачно вздохнул. – Раз мне ещё и копать надо, то лучше не откладывать.

Он подошёл к Фавсту и Лабеону, которые уже вырыли канаву в добрых два фута.

Один из преторианцев, оторвавшись от работы, протянул ему запасную долабру.

– Держи, солдат. Как говорил мой первый центурион: долабра для легионера важнее гладия. С ней ты должен есть, спать и срать. А что ты должен сказать, когда тебе говорят: «Копай?»

– «Как глубоко копать?» – гаркнул Луций с наигранным энтузиазмом, взял инструмент и вонзил лезвие в землю. Каменистая почва поддавалась неохотно, а небо становилось всё темнее. В воздухе пахло смолой и сыростью, и костёр, разгоревшись, вскоре стал единственным источником света в их временном лагере.

Когда легионеры закончили работы по возведению лагеря, из-за деревьев уже игриво выглядывала луна, перемигиваясь с костром и бросая на лица бледные отсветы.

Квинт и Арташес сидели чуть в стороне от остальных. Царевич смотрел на иссиня-чёрное небо, покрытое мириадами звёзд, и огонь костра отражался в его тёмных глазах.

– Путешествовать с римлянами – удивительный опыт, – заметил он.

Квинт бросил в костёр сухую ветку.

– О да. Мы весьма предусмотрительны.

Арташес улыбнулся:

– Это я уже понял. Хотя, мне казалось, что в этой местности опасаться нечего.

Квинт вглядывался в темноту за костром.

– Нет такой местности, в которой нечего опасаться.

Арташес чуть наклонил голову.

– Ты всегда такой, центурион?

– Какой?

– Тебе не кажется, что твоя жизнь – это вечное ожидание боя?

Квинт усмехнулся.

– Я легионер. Для нас вся жизнь – ожидание боя, – он прищурился, вглядываясь в темноту за костром. На миг ему показалось, что глаза сыграли с ним злую шутку, но нет – на высоком утёсе, у самой кромки обрыва, вырисовывались силуэты всадников. Их фигуры казались нереальными в серебристом лунном свете, словно это были не люди, а причудливые тени.

Один из всадников коротко дёрнул поводья, развеяв морок, и тени пришли в движение. Они медленно развернулись, силуэты на фоне неба качнулись, будто растворяясь в ночи, и вскоре на утёсе не осталось ни души.

Квинт не спешил отводить взгляд. В груди шевельнулось неприятное предчувствие – то самое, что не раз спасало ему жизнь. Вряд ли это были торговцы или пастухи, запоздавшие к ужину.

– Что-то случилось? – Арташес, заметив его напряжённость, тоже всмотрелся в темноту, но ничего не увидел.

Квинт медленно покачал головой.

– Пока нет. Но может и случиться.

Арташес усмехнулся.

– И снова она, знаменитая римская предусмотрительность.

Квинт, не ответив, повернулся к Флавию:

– Выставим часовых парами. Две смены.

Флавий, хоть и не видел всадников, но понял по голосу Квинта, что не стоит относиться к приказу легкомысленно.

– Барбат и Руф первый караул. Лабеон и Марцелл сменят их под утро.

Воины коротко кивнули и, проверив оружие, отправились на пост.

Ночь прошла спокойно – разве что Квинт просыпался несколько раз, но, приоткрывая глаза и убеждаясь, что всё в норме, переворачивался на другой бок. Незачем показывать людям, что их командира так легко встревожить.

С первыми лучами солнца преторианцы занялись обычными утренними хлопотами. Марцелл и Лабеон, сменившие ночных часовых, уже сидели у огня, помешивая в котле утреннюю кашу. Луций, зевая, потягивался, разминая затёкшие мышцы и хмуро поглядывал на свою кобылу, костлявая спина которой и сегодня определённо не намерена давать ему спуску.

Квинт, первым делом проверив периметр, осмотрел местность. За ночь ничего не изменилось, но солнечным лучам не удалось развеять дурное предчувствие.