– Этот мне подойдёт.

Тем временем Луций с подозрением смотрел на кобылу, которая без особого энтузиазма принялась жевать полу его плаща.

– Я думал, мне дадут боевого скакуна, а не… – он замолчал, когда кобыла меланхолично оторвала кусок ткани, искоса глянув на него большим чёрным глазом.

Флавий усмехнулся.

– Зато вон какая неприхотливая – даже в заснеженных горах найдёт себе пропитание.

Луций тяжело вздохнул и взял в руку поводья. Преторианцы быстро оседлали своих коней, перекинув через спины седельные сумки. Пока они принимали провизию, префект Руф подошёл к Квинту.

– Куда именно держите путь?

– В Артаксату.

– Тогда будьте настороже, если хотите вернуться в Рим живыми. Восток… – Руф покачал головой. – Здесь всё может измениться за один миг. И я не только про погоду, хотя время для путешествия вы выбрали не самое удачное. В горах уже начались снегопады.

Квинт надел шлем, взглянув на него долгим взглядом.

– Спасибо за совет. Но ты сам знаешь, префект: приказ есть приказ.

Арташес тронул поводья, разворачивая коня.

– Пора в путь.

– Честное слово, зря я ругался на корабли, – проворчал Луций, ссутулившись в седле, – Ездить верхом в тысячу раз хуже!

Флавий, ехавший рядом, хмыкнул:

– Не знал, что ты такой неженка.

– Ничего я не неженка, это просто здравое желание выжить, – огрызнулся Луций. – Впрочем, похоже, что меня уже ничто не спасёт, и я уже отбил себе всё, что можно ниже пояса.

– Зря жалуешься, – вмешался Лабеон. – Я тебе с высоты опыта скажу – всё, что ниже пояса редко доводило меня до добра. Так что тебе, считай, крупно повезло.

Ехавший впереди Квинт коротко бросил через плечо:

– Хватит ныть. Езда – это дело привычки.

– Легко тебе говорить, ты уже лет сто в седле, – пробормотал Луций себе под нос.

– Сколько? – раздался голос Фавста. – Подожди-ка, это что, Квинт у нас теперь седовласый старец?

Лабеон рассмеялся:

– А ты не знал? Наш центурион сражался против Ганнибала в первых рядах!

– Да уж, а теперь вот веду своих слонов через армянские Альпы, – отозвался Квинт, не оборачиваясь.

Постепенно разговор угас, растворившись в ритмичном перестуке копыт. Лошади фыркали, словно переговариваясь между собой о нелёгкой дороге, а путники молчали, погрузившись каждый в свои мысли.

Ветер, загнанный в узкий коридор между холмами, то и дело норовил забраться под плащи, спутать гривы коней, подразнить всадников ледяными пальцами. Он приносил с собой запахи осени: дым далёких костров, сырость земли, напоенной дождями, терпкую горечь опавшей хвои.

Дорога петляла между невысокими каменистыми хребтами – то взбиралась на крутые склоны, откуда открывался вид на тёмные леса, то снова проваливалась вниз, исчезая среди зарослей. Чем дальше они шли, тем труднее становился путь. Густые рощи елей угрюмо взирали на путников с горных склонов, а среди корявых ветвей прятались тенистые овраги. Некоторые деревья, проиграв борьбу со временем и ветром, рухнули вниз, обнажив чёрную гниль своих древесных сердец.

Далеко за туманной пеленой поднимались синие силуэты гор. Они недвижно застыли, словно исполины, стерегущие мир людей. На склонах, среди расщелин и троп, прятались маленькие деревушки – обитатели этих мест редко спускались к торговым путям. Они жили так же, как жили их предки, и знали: любой чужак – это перемена. А перемены редко приносят добро.

Высоко в небе, покачиваясь на восходящих потоках воздуха, парил коршун. Чёрная тень на фоне облаков, он приближался, наклоняя голову, будто разглядывал всадников сверху, а затем снова уходил в высоту, описывая широкие круги.