– Ыы-хм-м! Хаа-а-а!

В звонкой до одури тишине он нащупал дрожащими пальцами скотч на шее.

– Камень, ножницы, бумага, и бутылка лимонада, и коробка шоколада! – звучало у него в ушах.

Шайтан двумя руками обхватил кромку скотча и, что было мочи, рванул его пальцами в разные стороны.

1970 г. Москва.

Бассейн. День.

Максимка в полубессознательном состоянии лежал на кафельном полу бассейна. Возле него толпились дети, позади стоял побелевший от страха молодой тренер.

Низко склонившись над Максимкой, тренерша делала ему искусственное дыхание. Ее колышущуюся грудь он запомнит на всю жизнь.

В бассейн забежали взъерошенный врач с фельдшерской укладкой в руке, старший тренер и испуганная бабушка Максимки.

– Немедленно выведите всех отсюда! – крикнул врач.

Он руками отстранил тренершу от лежащего на кафельном полу Максимки и положил возле него фельдшерскую укладку.

Над бассейном звучало гулкое и никем, кроме едва не утонувшего мальчика, неслышимое:

– И отвертка – тоже надо! Карандаш, огонь, вода…

Бабушка в слезах бросилась к Максимке, но старший тренер силой остановил ее и вместе с детьми под руку вывел из бассейна.

Бабушка зарыдала:

– Что же вы, окаянные, наделали?

– Успокойтесь, пожалуйста, все будет хорошо, а вы… —старший тренер повернулся к не успевшим убежать детям, – …быстро-быстро-быстро отсюда…

Наше время. Подмосковье.

Опушка леса. Утро.

Шайтан словно манекен замер, сквозь прогрызенную зубами дыру в целлофановом пакете он жадно глотнул воздух ртом, дернулся в конвульсиях и беспомощно повалился испачканной в крови грудью на вскопанную землю.

Распугав живность, голос из прошлого зловеще прозвучал над лесной опушкой:

– Получи, фашист, гранату! Цу-Е-Фа!

***

Лучи восходящего Солнца, как и прежде, пробивались сквозь пышные кроны деревьев. Ласково шелестела трава. Убаюкивающе пели птицы. Мягко жужжали пчелы.

Кто жизнью бит, тот большего добьется.

Пуд соли съевший выше ценит мед.

Кто слезы лил, тот искренней смеется.

Кто умирал, тот знает, что живет!

Омар Хайям

Юноша в старом джинсовом костюме, с короткой стрижкой и черным рюкзаком за спиной и его небритый дрэдастый приятель неспешно тащились по тропинке. У каждого был этюдник. Оба – студенты-художники МГАХИ им. В.И. Сурикова.

В тишине кто-то умирающе прохрипел:

– Ыы-хм-м! Хаа-а-а!

Юноши остановились, испуганно осмотрелись, опустились на корточки и прислушались.

Примерно через минуту юноша с обычной прической приложил указательный палец к губам и шепотом произнес:

– Тс-с… Что это было?

Его приятель с дрэдами настороженно ответил:

– Да черт-те знает. Может, медведь?

– Откуда ему здесь взяться?

Сдвинув дрэдастую челку и закатив глаза, приятель ответил в пол голоса:

– Ну, да. Но я чуть было не обосрался.

– Аналогично. Видать, показалось.

Недолго обождав, они встали и пошли дальше.

– Ну, и что он? Ты так и не сказал.

– Кто?

– Препод с кафедры.

– Все нормально, к зачету допустит.

– А как тебе новые кисти?

Юноша с дрэдами ухмыльнулся, посмотрел на восходящее Солнце, прищурится.

– Нормально. Вот бы еще где-нибудь выставиться.

Спросивший остановился, нагнулся, поднял с земли палку, пошерудил ею в траве под деревом. Его приятель тоже остановился.

– Я родился в день дождливый под сосною молодой, – говорил он. – Круглый, гладенький, красивый, с жопкой толстой и гнилой. Подо мной земля лежала, но в просвете видел я – стрекоза весь день ебала, мотылька и муравья.

– Сам сочинил? – остановил его приятель.

– Нет, Ленкино творчество

– Продолжай, – сказал он и посмотрел вдаль. – Уже дала?

– Не-а.

– Еще даст.

– Посмотрим, – опуская голову, ответил дрэдастый.

– А тут и смотреть нечего. Второму курсу всем через одного дала.