Его возраст было трудно определить: подтянутое стройное сухое тело, сложенные внизу живота изящные кисти рук с длинными, как у музыканта, пальцами, смуглая гладкая кожа лица говорили о молодости, однако его обращённый на Витю взгляд создавал явный диссонанс. Тёмные, почти чёрные глаза, большие и красивые, с длинными, словно у женщины, ресницами, были глазами даже не старика, а человека, словно бы прожившего сотню жизней.

Даже нет. Знаете, есть такой расхожий интернет-мем: «смотрит свирепо, но в то же время грустно и с недоумением». Вот это своеобразное сочетание во взгляде лёгкого раздражения труженика, которого оторвали от важного дела, с мудростью и вниманием всё повидавшего на своём веку старичка-психиатра, как бы готовящегося произнести «Ну-с, батенька, как ваше самочувствие сегодня?», заставили Витю заговорить первым.

– Простите, – начал Витя, – Кажется, я помешал вашей медитации?

Он слегка наклонил голову, но не произнёс ни слова, продолжая изучать Витю взглядом.

– Я, похоже, спал, – сказал Витя, – Не помню, как я здесь оказался. Вообще не припомню этого места, ни как сюда попал… Вы здесь давно? Я здесь давно?

Собеседник приподнял бровь, вследствие чего на его лбу обозначилась едва приметная морщина.

– Порвалась времени связующая нить? – сказал он наконец, – Как мне концы её соединить?

– Ну да, – подхватил Витя, – Всё как у Гамлета. Или как с похмелья: ничего не помню и мало что понимаю… Так я здесь давно?

– Давно.

– А вы давно? – спросил Витя, – Вы когда пришли, я уже здесь был?

Собеседник смотрел на Витю так, словно бы произносимые Витей слова – «давно», «здесь», «был» – были неким подобием детского лепета или бреда. Ни дать ни взять, ослик Иа, которого Пятачок натужно пытается поздравить с Днём рождения: Витя отметил, что откровенно кислое выражение его лица особенно ярко контрастировало с его явной и притягательной красотой и выразительностью.

– Где я? – спросил Витя.

На лице собеседника отразилась новая эмоция: уголки губ поднялись вверх, но ни одна другая мышца лица при этом не дрогнула, что всё вместе образовало саркастическую гримасу. Если это и должно было обозначать улыбку, то по-видимому, это был тот её максимум, на который он был способен.

– Нигде, – произнёс он, – Или везде. Как вам больше нравится.

– Знаете, – сказал Витя, подтягивая к животу затёкшую от долгого, по-видимому, лежания ногу, – Я тоже духовный искатель. В известном смысле. «Нигде, везде» – мне это всё знакомо… Вы точнее можете сказать, географически? Я где нахожусь?

Взгляд старичка-психиатра на лице собеседника уступил место взгляду главврача психиатрической больницы, который в завершение утреннего обхода вступает в отделение для тяжёлых больных, лишь изредка подающих признаки осознанности. Он сделал плавный и широкий жест рукою перед собой, как бы указывая на окружающий пейзаж (Витя мельком отметил его безупречную осанку и величавую царственность движений), а потом медленно опустил руку на бедро и снова посмотрел на Витю.

– Здесь.

– Понятно, – сказал Витя, – За пределы духовной философии пока не выходим? Пустота есть форма, а форма есть пустота? Окей. Вы, судя по всему, буддист?

Теперь собеседник смотрел уже как главный врач, вынужденный сообщить близким пациента, что надежды на излечение нет. Помолчав пару секунд, он ответил, причём в его голосе на этот раз сквозили совершенно явные нотки раздражения:

– Говорят, однажды Карла Маркса пригласили выступить с речью на кружке марксистов. Знаете, что он ответил? «Увольте, господа, я не марксист»…

Интересный буддист, подумал Витя, про Карла Маркса разговаривает.