танцем яростным приклеил тело
к телу.
Глаза
Глаза… те, из которых я растил пейзаж
интерпретации заснеженных долин,
которых свет однообразно устелил
дыханием бумаги в карандаш,
и из которых я вдыхал себя,
как мантры пение, жужжащее в пчеле,
бездонной нотой в плотном кружеве
осенней тишины календаря,
в мореподобной вязи тополей,
в оранжевом соку растлевших солнц,
сквозь тысячу рождений и смертей
найду глаза твои, как небо – крот.
Пусть разошлись мы в этой суете,
вращающей удары колебаний,
я знаю: мне было предначертанье
дышать тебя, дышать себя в тебе.
Поэзия отвергнутых рыб
Здесь константа одна:
Право сильного как закон.
Только кровь понимает разгневанная толпа
в ожидании новой эпохи.
Лучше быть дураком и уткнуться в смартфон,
делая вид, что пофиг,
пока лязгом железа нависает стена,
продырявленными головами
телебашня царя, как пожар, докрасна
обривает сны и реальность.
Если честен с собой, то достаточно глуп.
Очищать пустоту от кровавых скорлуп
остаётся поэту.
Как врачу изучать разложившийся труп,
чтобы был некролог, наводящий испуг
неожиданной смертью.
Ну так вот, ты погиб, мой берёзовый дом!
Север чёрный, где всё и всегда кувырком,
где история колесом —
сердцем, а не умом
движется напролом,
но оказывается в былом.
Видимо, был разгон,
но выехал на кольцо,
а потерять лицо
и заглушить мотор —
это не про тебя.
Твое – это кин-дза-дза[4].
Твоё – это драма, грусть и череда борьбы.
Хруст черепов о трон.
Вечная мерзлота.
Раненая душа,
Жадность и воровство.
Вставание на дыбы
перед любым чужаком.
Преданный избирком.
Пулей, а не цветком
короновать гробы.
Твоё – это пить и страдать.
С чистым кристаллом глаз
хокку глотать в закат,
а потом в унитаз
в беспамятстве отторгать
всё чистое от души.
Ты из оттенков тьмы
воспроизводишь цвет.
Но называть своим
именем тьму – запрет,
тьма умудряется проникать
в почву, выкашивая урожай,
пусть не дворец, а обычный сарай,
но там стояла моя кровать,
почва, где вырос мой ямб и хорей,
теперь начинает меня отвергать.
Видел, как волны умеют карать,
как берег усыпан гирляндой костей
отвергнутых рыб?
Когда-то мы видели в океане
свободу, чья глубина измерялась трофической цепью.
Капитализм, говорят.
Но пока мы немые сражались
между собой, ты прибил нас волной к побережью,
вогнал жабры в зыбкий песок.
Высунув языки,
ждем пока рыбаки
не принесут молоток
вышибить нам мозги.
Ты преподал урок,
что море не видит рыб,
что море – набор воды,
что рыбы морю даны,
чтобы харкать в песок.
Скользящая пустота в летних зарисовках
Солнца чертополох, яркий колючий луч.
Волны как васильки. Звук их тягучий жгуч.
Обморок глаз. Рябит. Чёрная кровь жары.
Тело стекает в пол. Лица без кожуры,
такие, что не узнать. Впрочем, и нечего знать.
Я, как река, без воды, как без героя рассказ,
откинусь в себя расти, как тысячелетний вяз.
Лето. Скрипит паркет. Пахнет сиренью сон.
Время течёт назад, заматываясь в рулон.
Ты тянешь ко мне себя. Я, как из музея вещь,
покладисто отдаюсь. Губы твои, как клещ,
впиваются в пустоту. Реку, что утекла.
Солнце коптит окно. Выгорел лоб дотла.
Муха скребёт стекло. Мне бы хотеть так жить,
как хочется ей летать. Что-то во мне лежит,
бетонное, как плита. Холодное, как вода
со дна океана. Лёд. Лето. Во мне зима.
Чёрствый сугроб. Тюрьма. Вечная кутерьма.
Взгляд из чугунных глаз стареющего вождя.
Солнце даёт эффект забитого в лоб гвоздя.
Будто удержит ствол от облысения. Тук!
Ветер стучит в меня. Как пианист без рук.
Четыре стены. Нуар. Мазки по хребту холста.
Словно в папье-маше завёрнутая пустота,
всё есть какой-то трюк, всё есть внутри ничто.
Холодно, как зимой. Блуждаю, как дух в Бардо,
той невесомости плен, что словом ложится в стих.
Что-то внутри кричит оркестром из духовых.