Валерка всё ещё ждал ответного чувства от Танюшки, а вместо него приходило раздражение, часто переходящее в злость.

– Квартиру пропылесось, – приказывала она, ставя пылесос перед Валеркой, валяющимся на диване с томиком стихов.

Он рассеянно кивал и даже делал движение, говорящее о том, что уже встаёт. Иногда действительно вставал, но только для того, чтобы положить на стул книжку и взять гитару. Она яростно гремела кастрюлями на кухне, хлопала дверью, уходя в магазин за продуктами. А он не замечал… Не замечал, как постепенно она отдаляется, уходит одна в гости к подружкам, неделями не разговаривает с ним. Ему казалось, что это пройдёт, что это бытовуха, мелочи совместной жизни. А главное – его любовь, которая победит всё.

Но любовь не победила. Танюшка всё чаще выгоняла его спать на кухню или просто с ненавистью отворачивалась к стене, никак не реагируя на его попытки обнять и приласкать её холодное тело. Это было сокрушительное поражение, которое он не смог перенести. Пришли запои – страшные, убивающие не только любовь, но и простые человеческие отношения. Танюшке надоело подставлять ему тазики, бесконечно мыть полы и самого Валерку. Она вызвала его родителей – славных людей, которые жили в деревне под Минском, – и сдала им ничего не понимающего, мычащего что-то нечленораздельное сына.

Развод был простой формальностью, с которой Танюшка легко справилась, не забыв при этом вернуть свою девичью, не очень благозвучную, но всё-таки родную фамилию Худолей.

Пётр Маркович медленно, с каким-то особым тщанием и осторожностью открыл пачку писчей бумаги, вынул чистые листы и заменил другими – с напечатанными статьями, которые подготовил для издания первого выпуска журнала «Поиск». Затем аккуратно заклеил обёртку и придирчиво повертел в руках: пачка выглядела так, будто только что сошла с прилавка канцелярского магазина. Её нужно передать Кену Норману, корреспонденту радиостанции «Свобода». Инструкцию для своих действий он нашёл под дверным ковриком. Кто её туда положил и когда, он не знал. Но твёрдо усвоил, что всякий раз, выходя из квартиры, нужно приподнимать этот самый коврик, о чём ему завуалированно сообщил по телефону голос, похожий акцентом и интонациями на голос дворника Ахмета:

– Коврик ператрахиват надо, пыл собраль много.

Именно с этого момента – телефонного звонка – и началась детективная история по подготовке подпольного журнала к печати, а главным исполнителем должен был стать именно Пётр Маркович. Куда подевалась его привычная рассеянность? Он продумывал каждую деталь, каждое действие с такой же точностью, как в своё время на войне, готовясь к боевой операции. Здоровье, правда, уже не то: начиналось бешеное сердцебиение только от мысли, как он будет выполнять инструкцию.

Пётр Маркович, входя в здание Центрального телеграфа, взглянул на часы. Два сорок пять. До начала операции ещё пятнадцать минут. Чтобы не привлекать внимания, он протиснулся в самый дальний угол – здесь его не будет видно за спинами мощных мужиков. «Сибиряки, наверное», – с каким-то облегчением подумал он, чувствуя себя защищённым.

Вдруг сквозь равномерный гул голосов услышал знакомые интонации:

– Послушай, Петро, посоветуй: может, мне на работу устроиться? Менты заколебали, да и на вашего брата тратиться приходится.

Пётр Маркович нервно оглянулся. Нет, к нему здесь, в Москве, так запанибратски никто не обращался. Но голос! Голос явно принадлежал Кире. «Что он в этой толпе делает? С каким Петро разговаривает? Причём о работе. Неужели на недоросля подействовало письмо в прокуратуру, которое он написал от имени соседей?»