Он перебрал все знакомые романсы, и вдруг его осенило.

– Слушай, а давай возьмём стихи Есенина за основу. Многие уже положены на музыку, а к тем, где музыки ещё нет, я сочиню. У него такие стихи, что сами по себе поются, – особого таланта не надо, чтобы их исполнять. Главное – почувствовать.

Следующую неделю Валерка ходил с томиком стихов Есенина, периодически открывал и пел:

Это я пою. Дальше ты вступаешь:

А дальше вместе:

Танюшку совсем не вдохновляла перспектива полностью привязываться к Есенину:

– Чудесные стихи, я согласна. Но Есенина уже пели-перепели, и мы туда же. Есть же другие прекрасные романсы. Послушай:

Или та же «Калитка». Нельзя ставить себя в такие жёсткие рамки.

– А эти романсы не пели? Да я с детства их знаю.

– Вот и хорошо, что с детства. Все их знают – будут подпевать.

Они спорили до хрипоты, но никогда не ссорились всерьёз. Если Танюшка надувала свои пухлые губки и отходила в сторону, Валерка тут же подскакивал к ней и соглашался петь всё, что она захочет, лишь бы была довольна. Как же тепло становилось на сердце, когда он представлял эту идиллическую картину – всегда вместе, всегда рядом: и в жизни, и в творчестве, – и ничто, никакие обстоятельства не могут разрушить их союз!

Всё было чудесно. И только одно омрачало Танюшкину душу: с её стороны не было самого главного – любви. Их роман так стремительно развивался, что она не успела полюбить. Она честно призналась в этом. Валерку это ничуть не смутило.

– Ничего, – говорил он, – полюбишь. Куда денешься? Я же хороший. Меня нельзя не любить.

Так Танюшка стала Проказой. Если уж не везёт с фамилией, то это, видимо, надолго…

Она прожила с Валеркой три года, но любовь так и не пришла, как она ни старалась. Валерка просто из кожи вон лез, чтобы ублажить подругу, просто делал он это по-своему, по-Валеркиному: говорил ей приятные слова, осыпал комплиментами. Только в силу своей ограниченности всё время повторялся. Особенно если выпивал. Эти его тексты Танюшка знала наизусть.

– Ты така-ая ба-а-аба, – начинал он нараспев, – офигительная! Я таких никогда не встречал. Я готов быть ковриком у твоих ног. А ты можешь топтать этот коврик как хочешь, я разрешаю. Топчи меня, дорогая, топчи. Ну, иди ко мне:

Далее шли другие стихи Есенина.

Сначала Танюшке нравилось: она слушала как зачарованная – ей ещё никто не читал стихов. Да ещё с таким выражением, да с пьяными слезами на глазах, да с поцелуями и ласками! Но через полгода ей надоели и Валерка, и Есенин, и пьяные излияния, и плохое настроение с похмелья, когда муж срывал злость на ней, придираясь к каждой бытовой мелочи.

– Ты когда мои сорочки замочила? – яростно орал он. – Три дня уже в тазу валяются!

– Что ты орёшь? – огрызалась аккуратная и хозяйственная Танюшка. – Только вчера вечером. Мы же вместе пришли, не помнишь, что ли? Ну конечно, куда уж там… Ты же пьяный был в дупелину. Еле вытащила тебя из такси.

Танюшка с ненавистью вспомнила, как Валерку угощали уже не совсем трезвые гости ресторана в благодарность за хорошее исполнение романсов, как он заплетающимся языком благодарил, как заснул потом в такси, и она, маленькая и хрупкая, не знала, с какого боку заходить, чтобы вытащить из машины его длинное беспомощное тело.